Элизабет Тейлор

Келли Китти

Другая записка, также написанная в половине шестого утра на официальном бланке Сената США, гласила: «Люблю тебя и желаю хорошего дня. Я так переживаю из-за военных переговоров, что встал пораньше, чтобы увидеть рассвет и почерпнуть вдохновения для моей сегодняшней речи. Если мы (Sic!) желаем присоединиться ко мне, чтобы навестить девяностолетнюю мать Хаякавы, это было бы просто здорово!!! Целую!»

Однако вскоре прекратились и записки. К тому времени, когда Элизабет решила вернуться к работе, они с Джоном Уорнером уже жили каждый своей жизнью. Он оставался в Вашингтоне, она разъезжала по стране со своим спектаклем.Аплодисменты, которые каждый вечер выпадали на ее долю, служили ей неплохой поддержкой, однако

и их было явно недостаточно для той, что привыкла находиться в центре внимания все двадцать четыре часа в сутки. Во время гастролей Элизабет льнула к своему продюсеру, Зеву Буфману — тот пытался ублажить свою звезду — он засыпал ее цветами, заказывал для нее «роллс-ройсы», а также преподнес бриллиант стоимостью в пять тысяч долларов. Он повесил на дверь ее гримерной звезду из чистого золота и в качестве прощального подарка преподнес ей накидку из норвежского песца, на спине у которой голубым и пурпурным бисером были выбиты две целующиеся птички. Коротышка-продюсер, где только мог, заменял собой Джона Уорнера, сопровождая Элизабет на их поздние ужины и ночные дискотеки. Вскоре их уже видели держащимися за руки, а то и за страстными поцелуями. Бульварные газетенки быстро разнюхали про этот роман и принялись рассуждать о том, что любовники оказались на грани развода со своими законными супругами.

Буфман утверждал, что никакого романа между ними нет и быть не может. «Сенатор просто не в состоянии все время находиться в Нью-Йорке, — говорил он. — Ну а поскольку именно я уговорил Элизабет взяться за эту пьесу, а кроме того, мне вскоре стало ясно, каких нервных затрат требует от нее эта роль в «Лисичках», что после каждого спектакля ей необходимо расслабиться и отдохнуть, то кому как не мне повсюду сопровождать ее. Между нами сложились теплые дружеские отношения. Я бы назвал их чем-то вроде театрального братства. И в данном конкретном случае я чувствую, что просто обязан находиться рядом с ней почти все свое время. Да я и не против».

На первой странице нью-йоркской газеты «Дейли Ньюс» красовалась фотография парочки в сопровождении следующего заголовка: «А может, это снова любовь?» Газеты и журналы пошли нарасхват после того, как «Нэшнл Инкуайерер» заявила, будто ее репортеры видели Лиз и Зева обнимающимися на заднем сиденье машины, а кроме того, он оставался в номере ее отеля до четырех часов утра».

Уорнер счел все это публичным плевком в лицо и потребовал от газеты опровержения. Когда же последовал отказ, сенатор выступил с заявлением, в котором говорилось, что их браку с Лиз ничего не угрожает, и призвал супругу сделать то же самое. Лиз в который раз попыталась заверить публику в своей неизменной любви к Джону и непритязательной сельской жизни, однако окружающим было ясно, что между супругами начался разлад.

Ранее Уорнер заявил, что в его жизни существовали три главные вещи: «Мой брак, Сенат и сквош». По словам же Элизабет, это следовало бы перечислить в несколько ином порядке, где на первом месте стоит Сенат, а браку отводилось последнее. Когда же Уорнеру был задан вопрос, как им обоим удалось пережить разлуку во время ее гастролей, тот ответил: «Для нас обоих важны наши карьеры. Мы оба стремимся как-то приспособиться к этому — и я думаю, что так всегда и будет». Тем не менее, нельзя сказать, будто он каждую пятницу улетал в Нью-Йорк, чтобы провести уик-энд в обществе супруги. Она же в свою очередь не желала возвращаться в Вашингтон к мужу.

«Джона с превеликим трудом удалось уговорить, чтобы он прилетел в Нью-Йорк на премьеру, — рассказывал один знакомый. — Он вечно ныл, что ему из-за этого впервые за два года в Сенате придется пропустить перекличку». В конечном итоге Уорнер почтил своим присутствием Бродвей, но не более того.

«Я до этого ни разу не пропускал перекличку, — заявил он в тот вечер одному репортеру. — И, несмотря

на то, что этот вечер по праву целиком принадлежит ей, у меня было такое чувство, что мое место все же в Сенате».

За несколько месяцев до этого Уорнер упирался, не желая сопровождать Элизабет на премьеру фильма «Зеркало треснуло». Это была ее первая картина за последние четыре года, и Элизабет хотелось видеть рядом с собой Джона. Важность этого события была ясна даже секретарям их обоих.

За несколько недель до премьеры Чен Сэм оставила в джорджтаунском особняке записку, в которой говорилось: «Премьера теперь точно состоится пятнадцатого (в понедельник). Это окончательная дата, и ее никто не собирается менять. Пожалуйста, передайте Энди, что Дж. У. должен непременно там присутствовать!»

Этого, однако, не произошло. В конце концов Элизабет вылетела на премьеру в гордом одиночестве. Когда ее спросили, где ее муж, она ответила: «Если не ошибаюсь, он не ложился спать до пяти утра. У них там было какое-то решающее голосование, от которого зависела судьба правительства. И я сказала ему, что если для правительства это вопрос жизни и смерти, что ж, я смогу как-нибудь обойтись и без него и поеду на премьеру одна».

Когда какой-то репортер поинтересовался у Элизабет, как подвигается ее автобиография, она заявила, что уже окончила ее написание и теперь хранит в сейфе, в Швейцарии. «И как только вы сумели выкроить время для написания книги?» — допытывался репортер.

«Как мне удалось выкроить время? Мой муж вечно пропадает в Сенате. Он оттуда, можно сказать, не вылезает. Поверьте, у меня масса свободного времени». От репортера не укрылось, что, говоря это, Элизабет украдкой смахнула слезу.

Разговоры вокруг Уорнеров начались с новой силой, когда Элизабет появилась в «Клинике широкого профиля», популярном телесериале. Там она вскружила голову тридцативосьмилетнему Тони Гири, самой популярной звезде телевизионных мыльных опер. Он посылал ей розы, а она подарила ему котенка. Они у всех на виду ходили взявшись за руки и даже провели вместе две недели в ее доме в Пуэр-то-Валларта. И хотя их отношения на несколько недель стали пищей для разговоров в бульварной прессе, романа между ними никогда не было — их отношения всегда оставались платоническими.

«Лиз — неисправимый романтик, — говорил Гири. — Ей постоянно надо иметь рядом с собой мужчину. Ее больше привлекает мужское общество, нежели женское. У нее мало подруг и приятельниц». За те несколько недель, которые Гири провел, исполняя роль ее лучшего друга, он удостоился такого внимания со стороны прессы, какое ему ранее и не снилось. Элизабет же целиком восстановила свой былой статус, снова став притчей во языцех во всей Америке. Вот что сказал кто-то из ее окружения: «Тони молод. Тони популярен. Тони горяч. Они хорошо смотрятся вместе. Вот и все, что можно сказать об этом».

Через несколько недель Джон Уорнер позвонил супруге, чтобы сообщить ей о своем намерении продать их шикарный джорджтаунский особняк, с тем, чтобы перебраться жить в небольшую квартиру, где ни о каких четвероногих питомцах не могло быть и речи. «Какого черта ты мне морочишь голову!» — завизжала в трубку Элизабет.

Наоборот, Уорнер был как никогда серьезен. Несмотря на полученную при разводе недвижимость стоимостью в девять миллионов долларов, Джон Уорнер, начиная с 1976 года, то есть сразу после женитьбы на Элизабет, испытывал острую нехватку наличных денег. Элизабет согласилась подписать добрачный контракт, в котором содержалось условие, что в случае развода никто из супругов не сможет нажиться за счет другого. В случае же смерти любого из них, деньги достанутся детям каждого из них соответственно. В то время Элизабет также дала согласие оплачивать из собственного кармана все свои путешествия, а также делать все хозяйственные расходы, включая развлечения.