Елизавета Петровна, ее происхождение, интимная жизнь и правление
Шрифт:
По восшествии Анны на всероссийский престол, император Карл II-й, из особого расположение к царице, предложил её фавориту звание потомственного германского рейхсграфа, от чего наш внук дедушки, убиравшего конюшню, ни на миг не подумал отказаться. На первое время Анна Ивановна имела намерение скрыть сношения с своим камер-юнкером и для отвода глаз думала его женить на гоф-фрейлине фон Трота, но «отложила пустое попечение».
Результатом этой любви были — белокурые мальчуганы Петр и Карл, которые были занесены в фамильной список семьи Бирон.
Хорошо жилось Бирону на стороне коронованной любовницы, но тупоумие и безграничное честолюбие не давало ему покоя и он задумывался всё о большем и еще того лучшем.
Миниха удалось ему удалить, бразды правления были положительно в его руках, всё плясало как марионетки пред
Деньги эти он копил и собравши кругленькую сумму, Бирон купил громадные имения в Богемии и Силезии и преимущественно местечко Вартенберг (в Силезии), где род Биронов и по сегодня в почете и где и сегодня живут и здравствуют внуки и правнуки этого достойного мужа.
Наконец-то добился Бирон желанной цели, наконец-то назначили его правителем его родной сторонки Курляндии. И то же самое курляндское дворянство, ни за что на свете не решавшееся пятнадцать лет тому назад занести внука конюха в дворянскую запись, ныне склоняло пред ним голову и самым унизительным образом, без капли стыда, просило его принять герцогский курляндский титул и вместе с тем — быть господином страны, в которой он впервые увидел свет Божий; а в 1739 г. польский король самым торжественным образом назначил Бирона, как уже замечено выше, правителем Курляндии.
И наш счастливец был всех этих земных благ, право, достоин: он сумел пробраться в самый перёд политической жизни и добился как раз той же роли при возлюбленной своей, Анне, которую с таким успехом долгое время разыгрывал Меньшиков при Екатерине I-ой.
Его расточительность была так же безгранична, как и жадность, и кроме всевозможных доходов, плывших в его карман, добытых различным вымогательством, Бирон получал регулярно крупные суммы и от других держав, как напр. Австрии, Пруссии, Франции, Польши и пр. и всё это за важные сообщения, за любезное обещание в данную минуту оказать надлежащую услугу, мигнув кому следует, откуда ему нужно было ожидать опасность, и т. д., и т. д. — Подарками от нерусских державных властителей, выпавшими на долю безродного дворянина и случайного герцога, «хоть пруд пруди». Шкафы ломились под тяжестью золота, серебра, бриллиантов и прочих драгоценностей. Архитекторы, барышники, спекулянты то и дело сновали около замка могучего герцога и, право, остается только удивляться той массе денег, какую этот проходимец и плут выдавал за всё новые и новые постройки, виллы, дворцы и т. п., какие суммы платились им за рысаков, за собак наилучших пород, за всевозможные вещички, выписывавшиеся герцогской конторой из Парижа. К тому же был Бирон отъявленный картежник, и шулерство процветало в стенах его замка, как ныне может быть только лишь в самых записных картежных домах. Да, признаться, это шулерство было важнейшим моментом во всём образе Аннинского режима; во всём был азарт и всё велось помощью фальши и подкупов.
Но при всём том нужно отметить, что прошло равно девять лет и за всё это сравнительно долгое время при петербургском тревожном дворе не было ни одного заговора, чему нельзя было не удивляться. И поэтому не мудрено, что когда после этой мирной «эпохи» на сцену вновь выдвинулись заговорщики, то на них глядели как на вчерашних приятелей.
Право, пора была нарушить это скучное время, и вот явился русский Лоэнгрин в лице Долгорукого. Опала, в которой находилась эта семья, была снята, и в 1739 г. помилованные Долгорукие, шедшие ныне уже рука об руку с Елизаветой, их прежней противницей, снова пробуют свое счастье на поприще дворцовой революции.
Елизавета Петровна жила всё это время совершенно тихо и смирно. И с тех пор, как любовника её сержанта Шубина сослали в суровую Сибирь, заместитель же его Нарышкин бежал от преследований за границу, Елизавета, не выносившая одиночества, обратилась к Густаву Бирону, брату курляндского герцога, и скоро любвеобильное сердце старой девы билось
Недовольство, вызванное бироновщиной и её бесконечными поборами, охватило всё общество: все стали на Бирона смотреть, как на виновника народных бедствий. Поход Миниха в Турцию стоил громадных денег, не принеся никаких выгод. Как дворянство, так и бездольные крестьяне ждали с нетерпением развязки придворной шашни, так дорого стоившей неповинному в этой царской забаве отечеству.
Дворяне, отставленные милостью Остермана и Миниха подальше от трона и правления, уже давным давно были готовы в принятии участия в замышленном заговоре, выговорив себе всевозможные привилегии и, главным образом, право голоса в правлении, как-то было прежде. Иван Долгорукий, фаворит Петра II-го, взялся за ведение заговора, и ему, как стоявшему во главе движения, со всех сторон выражались чувства симпатии и полного согласия и готовности к действию, дожидаясь только приказаний. Но вот наконец и этот день подоспел. Всё было наготове и на мази, как говорится, — как вдруг нагрянули бироновские агенты и всех инсургентов заковали в цепи. Бирон пронюхал угрожавшую ему опасность и явился как снег на голову, разбил оппозицию прежде еще, чем она успела приступить к приведению своих замыслов в исполнение.
Во всех концах Руси Великой возвышались позорные столбы, всюду производились самые бесчеловечные пытки, и виновных, не лишенных жизни, сотнями гнали по Владимирке в отдаленнейшие места суровой, слезами и кровью омытой Сибири.
Ивана Долгорукого казнили колесом, трем другим Долгоруким отсекли головы, других троих заключили пожизненно в крепости. Елизавету тоже было чуть-чуть не сослали в монастырь, в смиренные монахини, и наверное в конце концов не избежала бы и она участи её многих предшественников, о которых всёроссийским подданным коротко и ясно сообщалось, что мол «ударом скоропостижно скончались». Но как от одного, так и другого ее спасло то обстоятельство, что она, как уже замечено, находилась в крайне интимном сношении с братом всемощного Бирона. Итак этот план был уничтожен.
Но на трон Анны претендовали не только одни упомянутые лица: кроме них можно было бы привести целый список Лепорелло-мечтателей, но все эти замыслы или были слишком маловажны, или же были накрыты в самом их зародыше.
В ту пору был кабинет-министром граф Волынский, и этот верный слуга своего отечества тоже не мог равнодушно смотреть на вольготную жизнь курляндца. К тому же этот авантюрист мотивировал свои права на российский вседержавный престол узами родства с домом Романовых. И, право, при обозрении всех этих экстравагантов приходишь к предположению, что в ту пору придворные заговоры были прямо-таки эпидемическим явлением, что зародыши этой хитрой болезни сновали мириадами в воздухе. Но характерно в последнем случае то, что все предприятия в этом роде по сию пору имели быть приведенными к исполнению при помощи гвардии, только граф Волынский, обворовавший русский народ на миллионы, из благодарности или из какого другого чувства, имел дерзость втянуть в свое дело народ.
План Волынского простирался крайне далеко и в нём заключалось даже намерение министра, но достижении своей цели, жениться на «невинной» юной деве Елизавете Петровне, дабы с этой стороны не было бы никаких притязаний на престол. Но этот чудный сон должен был быть рассеян, и злостного мечтателя, как и легковерных его сообщников, заковали в цепи и запрятали в знаменитом Алексеевском равелине. По окончании суда, ведшегося с надлежащей строгостью, был объявлен приговор виновным, и гласил он: главным зачинщикам, в том числе и Волынскому, отрезать язык, отрубить правую руку, отнять голову от туловища и обе последние части выставить в назидание верноподданным, так часто решавшимся на скользкий путь заговора. Но сердце её величества оказалось всё же гуманнее прокурорского, и преступники были высочайшей волей помилованы — к смерти через отсечение одних только бурных голов.