Ёлка для Ба
Шрифт:
– Я знаю, и они изуродованы на всю жизнь, - засмеялся я.
– А у меня есть такие люди, и поэтому я могу успеть запастись всем необходимым для жизни и обеспечить себе пропитание до конца дней.
– Что за дикость, опять твой Робинзон?
– засмеялся и он.
– А ну-ка, ещё рифму: попугай.
– Попугай, - без заминки выпалил я.
– Разве это рифма? Ты уж не хитри, пожалуйста, дело серьёзное.
– Дайте мне, пожалуйста, стака-а-нчик чаю, - съехидничал я.
– У меня "попугай" глагол повелительного наклонения.
– И в самом деле...
– его рука задумчиво взъерошила мой чубчик.
– Я ещё такие номера знаю, - залепетал я, - например... взгляд косой у девушки с косой.
– Здорово, - одобрил он.
– Я бы такой номер отколоть, чай, не смог. Честно говоря, на месте твоих родителей я бы занялся твоим косоглазием вплотную.
– Ты же прозаик, - великодушно возразил я, - тебе не обязательно откалывать такие номера.
– Как сказать...
– совсем задумался он, - как бы это получше сказать...
– Не надо лучше, - со знанием дела заявил я.
– Мы и так хорошо болтаем.
– Я рад, что тебе нравится, - серьёзно заявил он.
– Интересно, когда вы с Ба здесь в спальне одни, вы тоже хорошо болтаете?
– Тебе было бы неинтересно. Мне и то... бывает не очень. Совсем другие темы.
– Разве не ты их выбираешь? Кто же тебя заставляет говорить про неинтересное?
– Хороший вопрос. Приличный человек проявляется прежде всего в том, что он говорит с людьми так, будто ему интересно то, что ему на самом деле совсем не интересно.
– Значит, приличный человек должен хорошо уметь врать, - подытожил я. Кроме того, можно проявить приличия и по отношению к тебе, не всегда же играть в одни ворота. Ты очень любишь Ба, это видно...
– Обожаю, - тёмные воды спальни объяли его целиком.
– А ты разве нет? Как можно её не обожать!
– Не обожать богиню!
– сказал я.
– Вот это номер, вот это каламбурчик: двойное сальто. Ю обязательно бы прицепился к этому выражению, всё бы объяснил. Значит, из-за обожания ты ей и позволяешь выбирать темы разговоров, да?
– Не только разговоров... Попробуй, представь, что я выступаю в каком-то аттракционе...
– Не могу, - признался я.
– Хорошо, тогда... что я торгую в лавке мочёными яблоками.
– Солёными помидорами, - облизнулся я.
– Да, вообрази, что я лавочник..
– Коммерсант, - не упустил возможность поправить я.
– Хорошо, ехидна, пусть так... И вот, ко мне в лавку приходит уважаемая, обожаемая дама и просит продать ей зеркальце. Или другую игрушку. Что же делаю я?
– Ты не подаёшь виду, - подсказал я.
– Правильно! Коммерция моя не богата выбором: яблоки, помидоры, арбузы. Но я не открываю даме, что она ошиблась в выборе самой лавочки, то есть, коммерсанта. Зачем? Я пытаюсь уговорить её, что ей на самом деле нужны именно... помидоры, а не зеркальце, понятно?
– Выдержка и настойчивость, - подтвердил я.
– То есть, я разговариваю с ней на её тему. И в конце концов убеждаю её, что
– И это получается всегда?
– Бывает, конечно, что у дамы с утра сердцебиение. Или насморк. Тогда с нею трудней... Но ведь у нашей дамы это случается реже, чем у других дам. Да и я научился преодолевать такие трудности ещё в молодости, хотя мне тогда приходилось спать по два часа в сутки.
– Это было в Крыму, - догадался я.
– Да.
– И туда приехала Ба.
– Да.
– А почему она приехала, вы были уже знакомы раньше?
– В общем - тоже да, - кашлянул он.
– Хотя это сложный вопрос. Если ты намерен двигаться дальше такими же темпами...
– ... ты перестанешь отвечать, - подхватил я.
– Конечно, меня рано сажать за взрослый стол. И вообще, у меня горячка, нужен невропатолог.
– Ты прекрасно знаешь, что идея сажать тебя за общий стол - моя. И я собственноручно вынес твой кукольный, лилипутский столик в чулан. Я считаю, что унижение даже маленьких людей не проходит даром для унижающего. Так что я попробую ответить и на сложные вопросы. Чего там, дело давнее, отчего бы и не рассказать? Только пусть это останется между нами.
– Гроб, - пообещал я.
– Только, пожалуйста, без музыки, - рассмеялся он.
– Рассказывай, пожалуйста, а то я вдруг усну, - взмолился я.
Можно голову сломать, решая, почему он всё это мне рассказал. Мне, очень маленькому человеку, ребёнку. Может, именно потому он и рассказал мне, что я был ребёнком. Может, он полагал, что я не пойму, не запомню, не заинтересуюсь - и засну, не дожидаясь конца рассказа. А может - он рассказывал это вовсе не мне, а самому себе, потому что эта тема была ему по-настоящему интересна. Годы спустя он позвал меня к себе в спальню, среди дня там были плотно закрыты ставни, там было так темно и глухо, что замирало сердце, а он несколько лет почти не выходил оттуда! Я впервые в жизни собрался в самостоятельную поездку, по чистой случайности - в Крым. Он зазвал меня к себе, и сказал из глубин темнот, низким и мягким голосом, каким, наверное, говорил Господь на Синае: ты едешь, так знай, что женщины бывают разные - а болезнь одна. И это было всё. Я выслушал и уехал. Похоже, существует ещё одно "может": кому ж ещё он мог рассказать всё это? Он, такой?
– Тебе известно, что мой старший брат Борис оставил дом по не зависящим от него обстоятельствам?
– Да, - подтвердил я, - этим обстоятельством был наган. А ты любил его, не наган, конечно, а Бориса. А у отца есть браунинг. Подумаешь, обстоятельство, в нашем дворе можно выменять и автомат.
– Я брата обожал, - поправил он.
– Но ты не разговаривай, а то не уснёшь. Тебе также известно, что отец Яши Хейфеца играл на баритоне в городском саду, а сам Яша - на чём и где? Я хочу сказать, что отцы, в сравнении с пушками детей, вооружены жалкими рогатками.