Эльмира Нетесова Мгновенья вечности
Шрифт:
— А ты Илью Ивановича спроси. Он только глянул и все понял. Сразу определил. Короче, «сел на иглу». Отец с матерью не сразу узнали. Когда хватились, враз за ремень взялись. Вломили круто, у Юрки сознание погасло. А родители его в подвал отволокли. Мол, пусть там очухается. Если не переломает себя, значит, такая судьба. Пацан там три дня лежал. И ни звука. Вызвали «скорую». Врачи сказали, неделю не проживет, признали передозировку и посоветовали готовиться к худшему.
— Круто обошлись с чадом!
— А что делать? Они его и в больнице не навещали. Разозлились и решили, коли выживет,
— Прости, мамулька! Больше не буду! Навсегда завязал! Не обижайся, забудь, моя родная! Я встал, чтоб жить. Я выжил и понял!
— Думаю, это всерьез! Она, конечно, простила сына, потому что он свой, родной ребенок! А представь на его месте чужого? Зачем на свои плечи чьи-то беды валить? — налила кофе в чашки, достала конфеты, положила перед гостем:
— Ешь, пей, мой дружок! — потрепала по голове.
— Оль, когда свой с пути сбивается, это еще больнее. Но если чужого растишь годами, к нему как к кровному прирастаешь! Обидно, что не сумел в него вложить нужное, а все старания пошли насмарку. Это как часть жизни выкинуть. Больно такое осознавать, но думаю, втроем мы справимся со Степкой.
— Тебе надо хорошую женщину найти, чтобы она и мальчишку, и тебя полюбила, сумела б не только женой, а и матерью стать.
— Оль, подскажи адресок, где найти такую?
— Сама отыщется. Не спеши, ты везучий!
— Где уж там? Нынче все бабы как и ты рассуждают. Своего не хотят, чужого подавно не признают. Тебе со мною зазорно, другим хлопотно и тяжело. Люди не хотят семью заводить. Живут поодиночке. А знаешь почему? Сердечная недостаточность их одолела. Разучились любить и понимать, заботиться друг о друге. Как и ты! Ведь я не пришел сделать тебе предложение. Был уверен, что откажешь. Хотелось знать, на что сошлешься, какую причину назовешь? И услышал про бомон, про общество, неравенство положений. Олька! Это же смешно! Помнишь, как тебя поймали ночью приезжие прибалты, спортсмены, какие приехали на соревнования по футболу. Их было трое...
— Нет, Яшка, пятеро! Я хорошо помню тот случай и чем обязана тебе! Они не только обесчестили б, но и убили бы меня. Я видела нож в руках одного. И хотя не поняла ни слова, сердцем почувствовала, что мне пришел конец. Ты просто чудом оказался поблизости и засвистел так громко, что все гады мигом убежали. Не успели ничего со мною натворить.
— А когда тебя поднял с земли, ты ударила меня по морде. Но я не обиделся. Понял, что приняла за одного из них, или это был отходняк, что надо на ком-то сорвать зло. Я оказался ближе всех...
— Прости меня за все! — покраснела женщина.
— А помнишь, как я пошел провожать тебя домой. Впервые разрешила.
— Сама попросила, боялась одна идти. Ведь день рожденья мой отмечали в ресторане, сколько в провожатые набивались, всем отказала, но как могла поплатиться! Даже теперь страшно
— Но ничему тебя тот случай не научил.
— Неправда! Я уже никуда не хожу ночами одна.
— Ты по жизни идешь в потемках. Это куда как страшнее. Над тобой ни луны, ни звезды. А рядом только ночь. Неужели думаешь до старости одна ковылять? Мне советуешь, о себе подумай. Ведь и годы уже прижимают, сама блекнуть стала, походка теряет легкость. Скоро на тебя не только прибалты, свои перестанут заглядываться. А что вспомнишь о своей жизни? Все годы работала директором магазина? И что с того, какая в том радость, ради чего жила, кто добрым словом вспомнит и скажет на погосте:
— Спасибо, что ты была...
— Нахал Яшка! Мне еще едва за тридцать, а ты уже хоронишь, всю как есть заплевал, изничтожил. Спросить за что? За отказ? Жестокий человек!
— Я самый добрый, так даже Степка говорит, отец и вовсе лопухом называет за простоту и доверчивость. Мамка и котенком зовет.
— Да тебя в поселке никто не боится.
— А я не зверь и не хочу, чтоб мною детей пугали. Правда, нынешних ничем не проймешь. Они сами и черту, и рэкету башки скрутят не сморгнув. А я из Степки человека хочу вырастить, не для бомона, для людей, чтоб тоже мог принять осиротевшего в свой дом, как в душу его взять. Без выгод, для сердца, жизни ради...
— Яшка! Ты и впрямь лопух! Прав твой отец! За тебя и без ребенка не всякая решится выйти замуж, потому что не сумеешь на свою зарплату обеспечить семью. А тут еще ребенок, к тому же чужой. Даже одиночка с дитем сто раз задумается, ведь все живем реально. Может по-человечески ты прав, если говорить о морали. Но ее в тарелку не положишь и на плечи не натянешь. Мы говорим о банальном, о хлебе насущном. Вот тут ты еще хватишь лиха и не раз.
— Ты слишком практичная. Это тебе мешает на каждом шагу. А я смотрю иначе! Послал мне Бог этого пацана на пути, даст Он нам и кусок хлеба. В том уверен. Не навязываясь никому, сами проживем. Я к тебе Степку не приведу, не попрошу накормить. Сам его выращу! Никому не доверю,— встал Яшка.
— Знаешь, Оль, я часто вспоминал ту ночь, когда провожал тебя домой после прибалтов. Ты шла, обняв меня, положив голову мне на плечо, плакала навзрыд и вовсе не думала о своем положении в обществе, тебе было наплевать на окружающих. В тот день ты была обычным, нормальным человеком, а теперь торгашка, со всеми недостатками и предубеждениями. Неужели человеку нужны встряски, чтоб снова стать самим собой, вылезти из скорлупы обывательщины и глянуть на жизнь чисто, не меряя ее выгодой и надуманными условностями?
— Яшка, что ты меня отчитываешь? Или я не имею права на личное мнение? Оно может тебе не нравиться, но оно мое, и я его не изменю никогда.
— Ладно, прости за вторжение и беспокойство. Больше не потревожу. Оставайся со своим мнением, а я пойду...
— Яков! Допей кофе!
— Не хочу. Наглотался по самые уши. Боюсь захлебнуться. А я еще Степке нужен,— шагнул в дверь.
— Опять облом? Что-то тебе не везет в последнее время с бабьем,— прищурился отец, глянув на сына.
— Ну откуда ты знаешь? — спросил Яшка раздраженно.