Эльмира Нетесова Мгновенья вечности
Шрифт:
— Я что-то глупое сморозила?
— Наоборот! С удовольствием слушаю тебя!
— Мои родители очень подвижные люди! И теперь много ездят Отец в экспедиции, мама с концертами. Я не могу их представить пенсионерами, на скамейке со стариками нашего двора. Это не для моих. Не знаю, какою я буду в их годы. Но я хочу иметь очень большую семью, и чтобы в ней все любили и понимали друг друга.
— А кто такого не хочет? — удивился Яков.
— Да хоть бы Леха! Он и не думает о семье и детях. Для себя жить мечтает. Хотя уже тридцать лет скоро.
—
— А разве это мало? Он меня в двадцать один год старухой называет.
— Ну, это он шутит,— вступился за друга Яшка.
— Хорошая шутка! Спрашивает меня при своих ребятах, какое вино предпочитал всем прочим Наполеон Бонапарт? А откуда я знаю? За одним столом не была. А Леха издевается, как это забыла вкус и привычки своего одногоршечника?
Яшка не смог сдержаться и хохотал от души.
— А мне вовсе не смешно. Лешка всегда высмеивает, даже будущую работу, говорит, что никогда из меня не состоится преподавательница, а из школы убегу в тот же день.
— Это почему?
— Ученики не признают. Потому что не продвинутая, не смогу говорить с ними на одном языке. И что они на моих уроках будут оттягиваться, курить и пить пиво.
— Вика! Тут от самой зависит все, как себя поставишь, так и будет. Можно сидеть на уроке тихо, но не слушать и ничего не запоминать, не считаться с училкой.
— А разве история бывает неинтересной?
— Кому как. Я ею не интересовался и не учил. Мне было наплевать на древний Рим и Египетские пирамиды, они не задевали мою душу, слишком далеки от дня сегодняшнего и от нас. Не привязаны к нынешнему дню. Потому знал, что и в будущем они не пригодятся. Точно так и с литературой. Ну, скажи, к чему мне было учить «Песню о Буревестнике» или зубрить наизусть описание дуба из Толстовского романа «Война и мир»? Всяк по своему видит все, и дубовые описания только раздражали нас. В будущем тот литературный мусор так и не сгодился. А дети и сегодня это понимают и не станут тратить время впустую. Зато от компьютеров за уши не оттянешь. Это не просто нужно, еще и интересно.
— Ни все рождаются технарями. И к компьютерам потянет не каждого. Вон, мой сосед по лестничной площадке — Сенечка, мать с отцом в диспетчерах автохозяйства всю жизнь проработали, а их сын на технику никакого внимания не обращал. И сегодня «Волгу» от «Мерседеса» не сумеет отличить, зато он священник. И очень умный человек. Общаться с ним интересно, он много знает. Но в технике круглый ноль. Зато в иконах разбирается, Библию наизусть знает. С детства не выпускал ее из рук. А все бабушка, она внушила любовь к Богу. Сеня таким и вырос.
— Таких единицы! Вот попробуй моего Степку за книжки усадить, ни за что не удержишь, не усидит. Побежит к своим машинкам, конструкторам. Ему нужно, чтобы все вокруг крутилось, гудело, визжало и сверкало огнями, тогда он счастлив.
— Интересно, а каким был бы твой родной ребенок?
— Наверное, как и Степка, было бы в доме два механика,— попытался поцеловать Вику, но та отвернулась.
— Мы завтра увидимся? — спросил тихо.
— Не знаю, как сложится день.
— Я позвоню тебе вечером. Хорошо?
Вика промолчала. Ответила уже у калитки Лешкиного дома:
— Завтра у меня начинается практика. Честно говоря, боюсь этого дня. Как он сложится, не угадаешь.
— Вот и расскажешь! Договорились?
Весь следующий день он думал о Вике. Она стояла у него перед глазами, смеющаяся, озорная. Но под вечер, уже к концу рабочего дня, вызвал Сазонов в кабинет всех сотрудников райотдела и объявил, что сегодня умер паспортист, который проработал в милиции больше двадцати лет.
— Вы все хорошо знали Олега Трофимовича Кудрявцева. Хороший человек! Язык не поворачивается говорить о нем в прошедшем времени. Не верится, что его нет, и болезнь оказалась сильнее,— сорвался голос Сазонова. Он закрыл руками лицо, выдав свое отношение к случившемуся. И, не сразу взяв себя в руки, сказал осипшим голосом:
— Надо помочь с похоронами. И семью поддержать. Материально и морально...
В кабинете стояла звенящая тишина. Все сотрудники знали, что Кудрявцев болел. Положение человека было безнадежным давно. Но все надеялись на чудо, на то, что Олег Трофимович сумеет выкарабкаться и обязательно придет на работу, как всегда скажет весело:
— Привет, ребята! Ну, что, начнем новый день с песней. Пусть крылья не слабеют!
— Вот и сложил он свои крылья, не споет, не пошутит. В работе ему равных не было, дорогой человек ушел!—сказал Анискин и, попросив разрешенья, вышел во двор милиции покурить. Дрожали плечи человека. Тяжело терять друзей...
Анатолий Петрович глянул на небо, услышал голоса перелетных птиц. Они вернулись. А вот человека не стало. Как это невыносимо горько и больно. Кажется, потерял частицу самого себя.
Илья Иванович вышел, положил руку на плечо друга. Курили молча. Слова застряли в горле колючим комом. Продышать бы их, а как?
— Надо детей пристроить. Тут без Сазонова не обойтись. Его жена ушла на пенсию. За Олегом ухаживала. Теперь ее нужно вернуть к людям. Чем скорее, тем лучше. Чтоб не зациклилась в горе,— сказал Анискин.
— Андрюшка его скоро в армию пойдет. С ним все понятно, а вот Светланку нужно на работу устраивать, что-то подыскать.
— Она учится в медколледже. Последний год остался,— напомнил Терехин глухо.
— Пусть заканчивает. Одно плохо, получать будет гроши. А как жить станут?
— У нас с тобой немногим больше. Как-то приноровились.
Яшка еще был в кабинете Сазонова, когда зазвонил его телефон. Участковый хотел его выключить, но вовремя глянул номер звонившего, и вышел в коридор:
— Алло! Вика! Здравствуй! — пытался человек стряхнуть мрачное настроение.
— Конечно, буду свободен! Примерно через час! — обрадовался звонку и пообещал:
— Я сразу позвоню тебе!
Они встретились возле школы. Девушка сама подошла к Яшке.