Эмансипированные женщины
Шрифт:
Пани Коркович стало так нехорошо, что она встала из-за стола и вышла к себе в кабинет. Когда девочки и учительница выбежали вслед за нею, она сказала Мадзе ледяным тоном:
— Вы бы, сударыня, хоть меня не опекали. Ничего со мной не случилось.
Мадзя вышла, а пани Коркович в гневе крикнула на дочерей:
— Пошли прочь, пошли прочь к своей учительнице!
— Что с вами, мама? Мы-то в чем виноваты? — со слезами спрашивали обе девочки, видя, как рассержена мать.
Как все вспыльчивые
— Линка, Стася, посмотрите мне прямо в глаза! Вы уже не любите своей мамы, вы хотели бы вогнать свою маму в гроб…
Девочки разревелись.
— Что вы говорите, мама? Кого же мы еще любим?
— Панну Бжескую. Она теперь все в нашем доме, а я ничто.
— Панну Бжескую мы любим как подругу, а вас, мама, как маму, — ответила Линка.
— Вы бы хотели, чтобы я сошла в могилу, а папа женился на гувернантке!
Хотя по щекам девочек катились слезы, обе начали хохотать, как сумасшедшие.
— Вот это была бы пара! Ха-ха-ха! Что бы сказал на это Бронек? — кричала Линка, хватаясь за бока.
— А вы, дурочки, не смейтесь над словами матери, слова матери святы!.. Какой Бронек? Что за Бронек?
— Да ведь Бронек влюблен в панну Магдалену и так пристает к ней, что она, бедненькая, вчера даже плакала! Ха-ха-ха! Папа и панна Магдалена! — хохотала Линка.
Известие о том, что Бронек ухаживает за панной Магдаленой, совершенно успокоило пани Коркович. Она привлекла к себе обеих дочек и сказала:
— Что это вы болтаете о Бронеке? Благовоспитанные барышни о таких делах ничего не должны знать. Стася, Линка, смотрите мне прямо в глаза. Поклянитесь, что любите меня больше, чем панну Бжескую!
— Но, мама, честное слово, в сто раз больше! — вскричала Линка.
— Сама панна Магдалена все время нам твердит, что маму и папу мы должны любить больше всего на свете, — прибавила Стася.
В непостоянном сердце пани Коркович пробудилась искра доброго чувства к Мадзе.
— Ступайте кончать ужин, — отослала она дочерей, прибавив про себя:
«Может, Магдалена и неплохая девушка, но какой у нее деспотический характер! Она бы всех хотела подчинить себе! Но у нее такие связи! Хоть бы уж приехали эти Сольские! Что это девочки болтают о Бронеке? Он ухаживает за Бжеской? Первый раз слышу!»
Однако через минуту пани Коркович вспомнила, что слышит это, быть может, и не в первый раз. То, что пан Бронислав сидел дома, было, конечно, следствием ее материнских нравоучений, но присутствие красавицы гувернантки тоже могло оказать на него влияние.
— Молод, нет ничего удивительного! — вздохнула пани Коркович, и тут ей вспомнилось, как однажды вечером, притаившись в нише коридора, она услышала следующий разговор между сыном и гувернанткой:
— Пан
— Мне хочется убедить вас в том, что я искренне к вам расположен, — умоляющим голосом произнес пан Бронислав.
— Вы дадите лучшее доказательство вашего расположения ко мне, если перестанете разговаривать со мной, когда я одна!
— Сударыня, но при людях… — начал было пан Бронислав, но так и не кончил: Мадзи и след простыл…
— Она играет им! — прошептала пани Коркович, а затем прибавила про себя: «Парень молод, богат, ну и… хорош собою. Для мужчины Бронек очень недурен, и барышне должно быть лестно, что он за нею ухаживает. Ясное дело, она скажет о Бронеке Сольской.
Сольская обратит на него внимание, и из женской ревности сама начнет завлекать… Боже, как прекрасно все складывается! Нет, ничего не скажешь, Магдалена мне очень помогает!»
С этого времени у пани Коркович началась пора нежных чувств к гувернантке, и дом Корковичей снова стал бы для Мадзи земным раем, если бы не все те же ее замашки, которые наполнили душу хозяйки дома новой горечью.
С некоторых пор Линка и Стася все меньше совершенствовали свои таланты. Линка реже рисовала, кроткая Стася стала ссориться с учителем музыки; она даже как-то сказала, что пан Стукальский лысеет; обе манкировали уроками, одна — музыки, другая — рисования.
Разумеется, обеспокоенная мать провела следствие и открыла ужасные вещи. Время, предназначенное для эстетического воспитания, барышни тратили на обучение Михася, восьмилетнего лакейчонка. Стася учила его читать, а Линка — писать!
Это было уж слишком, и пани Коркович решила поговорить с гувернанткой.
«Панна Бжеская, — решила она сказать Мадзе, — дом мой не приют, а дочери мои не приютские надзирательницы…»
Она позвонила раз, затем другой, но Ян что-то мешкал. Наконец он показался в дверях.
— Что это вы, Ян, не являетесь сразу на мой звонок? — спросила барыня, настраиваясь на суровый лад. — Попросите панну Бжескую.
— К панне Магдалене пришел какой-то господин, он ждет ее в зале, — ответил лакей, подавая визитную карточку.
— Казимеж Норский, — прочитала хозяйка. — Ах, вот как, скажите панне Магдалене…
Она вскочила и поспешно прошла из кабинета в зал. Гнев ее остыл, но волновалась она ужасно.
«Норский! — думала она. — Да, он должен был приехать в начале октября. Может, и Сольские уже здесь…»
Ноги у нее подкашивались, когда она отворила дверь в зал; но при виде молодого человека она просто оцепенела. Заметив ее, гость отвесил весьма элегантный поклон.
«Какие черты, глаза, брови!» — подумала пани Коркович, а вслух сказала: