Эмансипированные женщины
Шрифт:
— Так вот ты какой? — сказал он спокойным голосом, глядя ему в глаза. — Я обхожусь с порядочной девушкой, как полагается порядочному человеку, а ты, шут, смеешь говорить, что я пыхчу около нее, как тетерев на току.
— Пётрусь! Пётрусь! — воскликнула потрясенная супруга, силясь дрожащими руками вырвать сына из отцовских объятий. — Пётрусь, ведь это была шутка!
— Э! — по-прежнему спокойно продолжал старик, — вижу, в моем доме слишком много шутят. Тебе волочиться простительно, потому что ты моложе? Это верно. Волочись, но… сейчас же сделай девушке предложение!
— Пётрусь! — воскликнула супруга. — Это уж слишком!
— Не
— Ты меня в гроб уложишь! — затряслась супруга.
— Ах, вот как, сударыня! Такой союз вам не по вкусу! Ну, погодите же! Бронек! — решительно продолжал отец. — Завтра же переедешь из дому на завод. Там есть комната. Я тебя, голубчик, заставлю работать, я тебе подам хороший пример, будешь и ты, как тетерев, пыхтеть, только около чана!
— Но, Пётрусь!
— Вы меня не морочьте! — крикнул отец. — Будет так, как я хочу, и баста! Из парня уже вырастила бездельника, если и дочек так воспитала, знаешь, куда они пойдут?.. Надо мне и к девочкам заглядывать, а то с ними, пожалуй, дело еще хуже. Вот подвяжешь фартук да наденешь шлепанцы на босу ногу, пропадет у тебя охота куралесить! — прибавил он, обращаясь к сыну.
Пан Бронислав в эту минуту был бледнее, чем в начале разговора, но глаза его смотрели трезво. Он взял отца за руку и, поцеловав в локоть, пробормотал:
— Но, папа, я ведь могу… сделать предложение Мадзе!
— И думать не смей! — вскричала мать. — Только через мой труп!
— Сперва за работу возьмешься, голубчик, а о женитьбе потом подумаем.
— Только через мой труп! В гроб меня хотите уложить! — визжала мать.
— Довольно ломать комедию! — прервал ее отец. — Мне надо ехать на завод, а вы ступайте спать. Бронек, — прибавил он на прощанье, — только посмей пристать к гувернантке, всыплю, как два года назад. Помнишь?
— Но я хочу жениться на ней…
— Пошел вон!
Когда сын с матерью вышли в коридор, пан Бронислав сказал вполголоса:
— Вы же видите, мама, что старик ревнует. Спокойной ночи!
Он вышел в прихожую. Пани Коркович остановилась под дверью Мадзи и сказала, грозя кулаком:
— Погоди ты у меня, эмансипированная! Дай мне только познакомиться с Сольскими, я тебе за все отплачу!
Глава шестая
Сольские приезжают
В первый день после роскошного вечера ни Коркович-старший, ни Коркович-младший не вышли к обеду. На следующий день Коркович-младший велел принести себе обед в комнату; отец, правда, вышел к столу, но ел без аппетита и изругал Яна. Только на третий день пан Бронислав показался в столовой; вид у него был обиженный, и Коркович-старший не смел поднять на сына глаза.
Все эти тяжелые дни пани Коркович жаловалась на мигрень, бранилась с дочерьми и прислугой, хлопала дверьми, с Мадзей говорила коротко, силясь быть любезной.
— Нечего сказать, порядки! — сказала в эту пору Линка Стасе. — По всему видно, что папа с мамой истратили кучу денег.
— И к тому же Бронек выкинул какую-то штуку, — ответила Стася. — Кажется, ущипнул за ужином панну Катарину.
— Что за гадость! — возмутилась Мадзя. — Как можно повторять выражения, которых постеснялась бы прислуга на кухне!
— Ах, панна Магдалена! Нам это сказали в гардеробной!
— Но, милочки, не повторяйте больше подобных выражений, — сказала Мадзя,
А про себя подумала:
«Бедные Корковичи! Так истратиться на этот вечер, а в результате только мигрень да неприятности! Бедные люди!»
И она стала терпеливо ждать, когда кончится дурная полоса, как деревенский люд ждет, когда кончится непогода, а сам делает свое дело.
Ее терпение было вознаграждено даже раньше, чем можно было ожидать. В один прекрасный день в учебный зал вбежала пани Коркович, она совсем запыхалась, но сияла от радости.
— Знаете, сударыня! — воскликнула она. — У меня только что был Згерский и сказал, что Сольские ночью приехали в Варшаву. Сегодня пан Сольский должен уехать дня на два к себе в имение, которое граничит с нашим заводом.
— Так они здесь? — сказала Мадзя и вся вспыхнула. — Ах, как хорошо!
Пани Коркович не могла сдержать порыва нежных чувств, который нарастал, как горный поток после дождя.
— Милая панна Магдалена, — говорила она, обнимая Мадзю, — простите, если я за эти два дня доставила вам неприятности. Но я так расстроилась, у меня было столько скандалов с мужем…
Удивленная этим порывом, Мадзя ответила, что в доме Корковичей ей никто не причиняет никаких неприятностей, напротив, пребывание в нем она считает лучшей порой в своей жизни.
Хозяйка снова бросилась обнимать ее.
— Панна Сольская, наверно, пригласит вас к себе, — продолжала она, — и сама у вас побывает. Прошу вас, не связывайте себя уроками. Вы можете уходить из дому и возвращаться, когда вам вздумается. А для ваших гостей в вашем распоряжении наша гостиная.
Вечером старый слуга Сольских принес Мадзе письмо и сказал, что ее ждет карета. Пани Коркович была вне себя от радости. Она дала слуге рубль, который тот взял с совершенным равнодушием, хотела угостить его стаканом вина, за что тот поблагодарил ее, и даже готова была сама отвезти Мадзю к панне Сольской. Когда же Мадзя, торопливо одевшись, выбежала из дома, пани Коркович кликнула в гостиную обеих дочерей, Яна и горничную и велела им смотреть в окна.
— Поглядите! — лихорадочно говорила она. — Это карета панны Сольской. Жаль, что темно, но мне что-то кажется, что это довольно старая карета, правда, Ян? Вот панна Магдалена садится!.. Вот уже тронулись!.. А лошадки-то плохонькие!
Мадзя в сопровождении камердинера поднялась по широкой лестнице особняка Сольских в бельэтаж. Она прошла несколько больших комнат, заставленных мебелью в чехлах, и камердинер постучал в закрытую дверь.
— Прошу, прошу!
В комнате, освещенной лампой с абажуром, у камина, в котором пылало несколько поленьев, сидела на козетке, закутавшись в шаль, Ада Сольская.
— Наконец-то ты явилась, бродяга! — воскликнула Мадзя, подбегая к Аде.
— Не целуй меня, а то получишь насморк! Ну, ладно, теперь уж целуй, только не смотри на меня, — говорила Ада. — Моя милая, мое золотко! Вид у меня ужасный. Стефан вчера открыл в вагоне окно, и я схватила жестокий насморк. Слышишь, какой голос, как у шестидесятилетней старухи… Ну садись же, ну поцелуй меня еще раз… Меня так давно никто не целовал! Стефан делает это так, точно отбывает повинность, а Элена не любит нежностей, и губы у нее холодны, как мрамор. Ну, скажи же мне что-нибудь… Какая ты красавица! Что поделываешь, что думаешь делать? Ведь уже скоро год, как мы не видались.