Эмансипированные женщины
Шрифт:
В тот же вечер посыльный принес Мадзе и пани Коркович письма от панны Говард. Оба письма были на диво кратки. Апостол эмансипации доводила до сведения Мадзи, что не может поддерживать дружеские отношения с особой, которая роняет свое женское достоинство, а пани Коркович сообщала, что не может больше давать уроки в доме, где не понимают высокого положения учительницы и относятся с пренебрежением к трудящейся женщине.
Пани Коркович прочла письмо раз, другой, хлопнула вдруг себя по лбу и крикнула:
— Эта сумасшедшая хочет
До поздней ночи продолжались спазмы и жалобы на панну Говард и производилось следствие, кто же мог сказать ей о новой комнатушке Мадзи? На следующий день пани Коркович со слезами объявила Мадзе, что не имела намерения обидеть ее и что в самом непродолжительном времени переведет ее в старую комнату, пусть она только повлияет на панну Говард, самую знаменитую учительницу в Варшаве, и помирит их.
В ответ на это Мадзя показала пани Коркович письмо, которое она получила от панны Говард.
Пани Коркович прочла письмо и остолбенела.
— Да ведь она бунтует вас, панна Магдалена! — воскликнула пани Коркович. — Да она хуже… то есть я хотела сказать, что она еще больше эмансипирована, чем вы!
А спустя час она сказала мужу:
— Скоро горничные и кухарки, вместо того чтобы убирать и готовить, будут разглагольствовать о женском достоинстве. Боже, что за ужасная эпидемия с этой эмансипацией! Если я в распоряжение одной гувернантки не отдам своих гостиных, другая тотчас начинает мне дерзить!
— Ну, к панне Магдалене ты не можешь иметь претензий. Смиренница, — сказал хозяин дома.
— Твоя панна Магдалена хуже, чем Говард! — рассвирепела супруга. — Это коварная девушка, пропагандистка, она нашим девочкам велела учить лакейчонка и обшивать уличных бродяжек.
— Ну тогда уволь ее.
— Только этого не хватало! — ответила супруга. — Может, она все-таки догадается наконец, что если познакомит нас с Сольскими, то у нее только птичьего молока не будет.
— А если она не догадается или Сольские не захотят знакомиться с нами?
— Тогда прогоню! — с раздражением сказала супруга. — А впрочем, — прибавила она, подумав, — даром она у нас хлеба не ест. А когда я сотру ей рог, она будет неплохой гувернанткой.
Супруг в отчаянии опустил голову и развел руками. Его так поглощали заводские дела, что на борьбу с женой не оставалось сил.
— Делайте, что хотите! — прошептал он.
А тем временем панна Говард рассказывала знакомым и незнакомым о наглости пани Коркович и об отсутствии женского достоинства у панны Бжеской. Эти слухи, разнесясь по всей округе, дошли, с одной стороны, до пансиона панны Малиновской, а с другой, до панны Сольской.
Глава девятая
Сольские сделали наконец визит
Однажды, — это было после рождества, около полудня, — лакей Ян позвал панну Бжескую и барышень в гостиную.
Они отправились туда. Задержавшись на минуту в дверях, Мадзя увидела в зеркале двух монахинь;
— Мои дочери, панна Бжеская, подруга панны Сольской, — представила монахиням девочек и Мадзю пани Коркович.
Гостьи поздоровались с ними, причем девочки поцеловали монахиням руки; Мадзя присела около молодой монахини и в зеркале напротив снова увидела отражение обеих гостий и снова неизвестно отчего вздрогнула.
— Направляясь в нашу больницу в Коркове, — торжественно начала пани Коркович, — сестры были так любезны, посетили нас…
— Чтобы поблагодарить вас и вашего супруга за щедрые дары на больницу, — прервала ее старая монахиня. — Они пришлись очень кстати, в округе свирепствует тиф.
— Неужели? Мне даже неловко, — сказала пани Коркович. — Но если вы так признательны основателям больницы, то что же говорить о панне Сольской, которая очень любезно ответила на мое письменное обращение и пожертвовала на больницу тысячу рублей. Благородная женщина! Я была бы просто счастлива, если бы вы в первую голову посетили ее и передали, что я никогда не забуду этого благородного поступка, который при моем посредничестве…
Мадзя посмотрела в сторону и в третьем зеркале тоже увидела шляпы монахинь. Монахини на диване, монахини перед глазами, монахини справа и слева… Мадзя видит уже не четыре пары их, а две бесконечные шеренги, отраженные боковыми зеркалами! Девушку в конце концов стали раздражать белые шляпы монахинь и руки их, сложенные на груди.
— Вы давно в монастыре? — спросила она у молодой.
— Седьмой год.
— Но вы можете уйти из ордена, если захотите?
— Я об этом не думаю.
— Стало быть, так до конца жизни?
Монахиня мягко улыбнулась.
— Мирянкам, — сказала она, — монастырь кажется тюрьмой. А мы счастливы, что при жизни достигли пристани.
В разговор вмешалась старая монахиня.
— В ордене благовестниц, — сказала она, глядя на Мадзю, — я знавала когда-то мать Фелициссиму, которая в миру носила фамилию Бжеской, имени ее в миру я не помню. Не была ли она вашей родственницей?
Мадзя была просто потрясена.
— Это была тетка моего отца, Виктория Бжеская, — ответила она сдавленным голосом.
— Вы, конечно, не могли знать ее, вот уже двенадцать лет, как ее нет в живых, — говорила монахиня. — Это была необыкновенно набожная женщина, она так молилась и умерщвляла плоть свою, что ей не однажды приходилось запрещать…
Пани Коркович опять завела разговор о больнице и благородстве Ады Сольской. Прощаясь, старая монахиня поцеловала Мадзю.
— Я постоянно живу в Варшаве, — сказала она. — Если вы, дитя мое, захотите как-нибудь навестить меня, я буду вам очень признательна. Ваша бабушка сделала мне много добра, я ее очень любила.