Эмансипированные женщины
Шрифт:
— Дай слово, что не рассердишься. Дай слово, тогда я попрошу тебя об одной вещи.
— Даю, даю слово сделать все, что ты захочешь, — пообещала удивленная панна Сольская.
— Адочка, я уеду от вас, — прошептала Мадзя.
В первую минуту эти слова не произвели на Аду никакого впечатления. Она слегка пожала плечами и увлекла Мадзю к диванчику, на который они обе уселись.
— Что это значит? — спокойно спросила она. — Я не допускаю мысли, чтобы в нашем доме тебя могли обидеть.
— Никто меня не обидел, — возбужденно заговорила
— Но в чем же дело? Я не понимаю тебя и… просто не узнаю, — возразила Ада, с тревогой глядя на подругу.
— Поверишь ли, я сама себя не узнаю! Что-то со мной случилось. Душа моя истерзана, сломлена, разбита. Я часто просыпаюсь ночью и, веришь ли, спрашиваю себя: я ли это?
— Стало быть, у тебя нервы не в порядке или ты больна. Но мы-то чем виноваты?
— Вы? Ничем. Вы были так добры ко мне, как никто другой, — сказала Мадзя, опускаясь на колени и прижимаясь к Аде. — Но ты не знаешь, сколько я здесь у вас пережила, сколько здесь страшных воспоминаний. Когда я бываю в городе, я спокойна, но стоит мне вернуться сюда, и мне начинает чудиться, будто в каждой комнате, в каждом закоулке притаились мои мысли и каждая из них для меня — нож острый. Так ты позволишь мне уехать, Адочка? — прошептала Мадзя со слезами на глазах. — Поверь, тебя умоляет человек, которого пытают на медленном огне.
Панна Сольская вздрогнула.
— Разреши мне хотя бы отвезти тебя к родителям, — сказала она.
— Зачем? У меня здесь работа, я не могу ее бросить. И потом, разве ты взяла меня от родителей? Я пришла к вам из города и в город вернусь.
Ада задумалась.
— Не понимаю, ничего не понимаю! — сказала она. — Назови мне хотя бы одну разумную причину твоего бегства.
— Почем я знаю? — возразила Мадзя. — Спроси у лесного зверька, почему он убегает из парка, спроси сосну, почему она засыхает в оранжерее? Я здесь не в своей среде, поэтому мне больно от всякого пустяка, от всякой сплетни…
— А, сплетни! — перебила ее Ада. — Дорогая моя, мы не вправе насильно удерживать тебя, но… может быть, тебе следовало бы поговорить еще со Стефаном?
Мадзя закрыла руками лицо.
— Ты не представляешь себе, как мне хотелось бы избежать этого разговора. Но я знаю, так нужно.
Глядя на Мадзю, панна Сольская покачала головой.
— Сейчас я пришлю его сюда, — сказала она, выходя из комнаты.
На душе у Ады стало все же спокойней.
Через несколько минут явился пан Стефан. Сев рядом с плачущей Мадзей, он мягко спросил:
— Где же вы намерены поселиться?
— У панны Малиновской или у кого-нибудь из нашего союза, — ответила Мадзя, утирая слезы.
— На этой неделе, — сказал вполголоса Сольский, — я поеду к вашим родителям просить вашей руки.
Слезы у Мадзи сразу высохли. Она прижалась к стенке и, вся дрожа, воскликнула:
— О, не делайте этого!
Сольский пристально смотрел на нее.
— Я хочу просить вашей руки, — повторил он.
— Это невозможно! — с испугом возразила Мадзя.
— Вы не хотите стать моей женой? Знаю, я некрасив, у меня много недостатков…
— Вы самый благородный человек из всех, кого я знаю, — перебила Мадзя. — Вы сделали мне столько добра, я вам так обязана…
— Но моей женой…
— Никогда! — воскликнула Мадзя в порыве отчаяния.
— Быть может, вы любите другого? — спросил Сольский, по-прежнему не повышая голоса.
Мадзя часто дышала, теребила в руках платочек и, наконец, бросив его на диванчик, ответила:
— Да.
Сольский поднялся.
— В таком случае, — сказал он все так же тихо, — прошу прощения. Я никогда не посмел бы становиться другому поперек дороги.
Он поклонился и вышел спокойным, ровным шагом, только глаза у него потемнели и губы стали совсем белые.
Когда Сольский вошел в свой кабинет, к нему бросился Цезарь и, подпрыгнув, уперся могучими лапами в его грудь. Сольский отпрянул и дал собаке пинка.
— Пошел вон!..
У Цезаря сверкнули глаза, он оскалил зубы и грозно зарычал на хозяина. Сольский пришел в неистовство: схватив со стола стальную линейку, он изо всей силы ударил собаку по голове.
Цезарь повалился на ковер. Его большое тело задергалось в судорогах, из ноздрей потекла струйка крови. Потом он скрючил лапы, вытянулся и издох.
Сольский позвонил. В дверях появился дежурный слуга и, взглянув на лежащую собаку, остолбенел.
— Что случилось, ваше сиятельство? — воскликнул он.
— Убери его отсюда!
Бледный, перепуганный слуга ухватил за передние ноги еще теплый труп и выволок его на лестницу, а затем во двор.
Через несколько минут к брату зашла Ада.
— Теперь мне все понятно! — с раздражением сказала она. — Я от тетушки Габриэли; оказывается, графиня прочитала Мадзе проповедь об обязанностях девицы, которая выходит замуж за Сольского. Тетушка сама говорит, что получилось слишком резко. А ты виделся с Мадзей?
Засунув руки в карманы, Сольский смотрел в окно. На вопрос сестры он ответил не сразу.
— Да, виделся и… получил отказ…
— Ты?
— Я. У панны Бжеской, — прибавил он тише.
— Это недоразумение!
— Все ясно, — возразил он. — Она любит другого.
— Кого?
— Отгадать нетрудно.
У панны Сольской перехватило дыхание, она опустила глаза.
— Что это? — спросила она изменявшимся голосом, заметив кровь на ковре.
— Я убил Цезаря.
— Ты? — воскликнула Ада.
— Он зарычал на меня.
— Ты убил его… за то, что он зарычал? — повторила Ада, медленно приближаясь к брату.
На мгновение их взгляды скрестились. Глаза Сольского еще горели яростью, глаза Ады сверкали от возмущения.
Пан Стефан отвернулся и снова стал смотреть в окно.