Эмансипированные женщины
Шрифт:
В его голосе звучало такое сожаление, что сердце Мадзи затрепетало.
— Где же мне может быть лучше, — покраснев, прошептала она.
— Так, может, вам нездоровится? — настаивал Сольский. — Нехорошо таиться от нас, панна Магдалена. Что сказали бы ваши родители, узнав, что мы не сумели уберечь вас. Да чего бы стоил, наконец, я сам, — опять рассердился он, — если бы такая дорогая гостья хворала в нашем доме без всякой помощи. Если позволите, Ада сегодня же пригласит доктора Халубинского.
Мадзя удивленно
Внезапно в передней раздался звонок. Сольский выпустил руку Мадзи. Через минуту вошел лакей и подал девушке визитную карточку.
— Господин спрашивают, — сказал он, — угодно ли будет вам принять их.
Взглянув на карточку, Мадзя так смутилась, что Сольские были удивлены. Затем она протянула Аде карточку, на которой огромными буквами значилось «Ментлевич».
— Кто это? — спросила Ада.
— Это мой… то есть моих родителей знакомый, из Иксинова…
— Надо его принять, — сказала Ада.
— Может быть, мы мешаем? — спросил Сольский, собираясь уйти и глядя на Мадзю с тревожным любопытством.
В его разочарованной душе зародилось подозрение.
— Чем же вы можете мне помешать? — возразила Мадзя. — Только заранее прошу извинить, если первое впечатление будет не очень благоприятное. Он человек хороший, но… немного провинциал.
Ада жестом отослала лакея, и через минуту в комнату вошел пан Ментлевич. Как и прежде, волосы у него были коротко острижены, усики торчали; одет он был в парадный костюм и держался развязно.
— Целую ручки, милостивая государыня! — закричал он еще с порога, расшаркиваясь. — Родители ваши обнимают вас, а весь Иксинов шлет поклоны. Достопочтенная пани докторша хотела прислать корзинку спаржи…
— Пан Ментлевич, — представила Мадзя гостя.
— Сольский, — сказал пан Стефан, протягивая руку.
Пан Стефан понял причину смущения Мадзи, тем более, что гость, услыхав его фамилию, сразу оцепенел и потерял дар речи.
— Как поживаете? — спросила Мадзя, пожимая Ментлевичу руку. — Что нового в Иксинове?
Ментлевич сел на указанный ему стул и перевел дух. Затем, собравшись с силами, выпалил:
— Да что там нового! Достопочтенный пан доктор с супругой здоровы, ксендз и майор тоже. Пан Здислав прислал вашим уважаемым родителям две тысячи рублей.
— Неужто правда? — обрадовалась Мадзя.
— Клянусь честью! — заверил Ментлевич. — У пана Здислава прекрасная должность, недалеко от Москвы; десять тысяч жалованья в год. Он было прихворнул, но все уже прошло.
— Да, знаю, он писал мне. А как ваши дела?
— О, превосходно. Я женюсь на панне Евфемии.
— Евфемии? — переспросила Мадзя.
— Да. Мы и приехали сюда втроем: достопочтенная пани заседательша, моя невеста и
— Неужели?
— Приехали проветриться. Дамы собирались нынче сделать вам визит, милостивая государыня, но нам всем придется быть на обеде у Корковичей.
— У Корковичей?
— Совершенно верно, — подтвердил Ментлевич, — ведь я устроил пану Корковичу продажу его пива по всей нашей железной дороге, кроме того…
— Ах, вот как! Что же еще нового в Иксинове?
— Да все по-старому, милостивая государыня. Панна Цецилия должна в июле переехать в Язловец.
— Окажите любезность, напомните ей про обещание остановиться у нас, — вмешалась Ада.
— С величайшим удовольствием, — кланяясь, ответил Ментлевич. — Что бишь я еще хотел сказать? Да! Умер старик Цинадровский.
— Умер? — переспросила Мадзя таким необычным голосом, что Сольский опять насторожился.
— Умер, кажется, и этот актер Сатаниелло, — продолжал Ментлевич. — Что ж до пана Круковского, — прибавил он, с лукавой усмешкой взглянув на Мадзю, — то он с сестрой проживает в Вене и от скуки, говорят, пишет в здешние газеты.
— Вы говорите о пане Людвике Круковском? — внезапно спросил Сольский.
— О нем самом, — подтвердил Ментлевич, вскакивая со стула. — Я имел честь быть знакомым с уважаемым паном Людвиком и весьма польщен…
— А как родители, ждут меня на каникулы? — перебила его Мадзя со все возрастающим беспокойством.
— Совсем не ждут! — ответил пан Ментлевич с еще более умильной улыбкой и состроил такую мину, что Мадзя просто опешила, тем более, что она все время чувствовала на себе пристальный взгляд Сольского.
Больше она не задавала вопросов Ментлевичу, и тот, ободренный любезным приемом, начал разглагольствовать о том, как он счастлив. Всего несколько месяцев назад, он, оказывается, отчаянно влюбился в панну Евфемию и узнал, что она тоже давно его любит. В заключение гость намекнул, что дельце, которое он обделал с Корковичем, принесет ему несколько сот рублей в год, что пани Коркович — почти такая же светская дама, как его будущая теща, пани заседательша, и, наконец, попрощался — сперва с Сольским, затем с Мадзей и Адой, заверив их, что его дамы не преминут завтра же засвидетельствовать им свое почтение.
Когда гость удалился, отвешивая глубокие поклоны, Сольский вдруг спросил у Мадзи:
— Вы были знакомы с Людвиком Круковским? Он наш дальний родственник. Я не видел его уже несколько лет, но… слышал, что у него была любовная драма где-то в провинции, может быть, даже в Иксинове?
Мадзя смотрела на него, как загипнотизированная. В уме у нее все смешалось: панна Евфемия, смерть Цинадровского, предложение, которое делал ей пан Людвик, сегодняшний визит Ментлевича и то раздражительное состояние, в котором она сейчас находилась.