Эмансипированные женщины
Шрифт:
И только подумать, что она сама, собственными руками, разрушила такое счастье, отказалась от участи, которая выпадает, быть может, одному человеку из миллиона.
Когда тоска о прошлом немного улеглась, Мадзя начала размышлять. А что, если Сольский снова попросит ее руки, не почувствует ли она снова с ним непреодолимой тревоги? Сумеет ли он заговорить с ней другим языком, более доступным и понятным для ее сердца, и привязать ее к себе не только узами восхищения и благодарности? Может ли она быть уверена, что Ада никогда не взглянет на нее свысока, как знатная дама, и никогда не повторит
Нет. Следовательно, она не могла жить в этом волшебном мире, который принес ей столько огорчений; и все же тоска по нем томила ее душу.
Медленно спустился вечер; меньше тянуло чадом, стихли шаги в коридоре и уличный шум. Мадзя прикрыла окно, зажгла лампу и села писать письмо отцу. Она рассказала ему обо всем, что с ней случилось, спрашивая его мнения и совета. И когда кончила письмо, ей стало легче.
Слух о происшествии в доме Сольских разнесся по Варшаве, и Мадзю несколько дней подряд навещали разные люди. Приходили в одиночку и парами бедные женщины из союза; они робко осведомлялись, не надо ли ей чего, не нуждается ли она в деньгах, и предлагали свою помощь. Посещали ее и незнакомые, иногда очень шикарные дамы и заявляли, что мечтают о такой учительнице для своих дочерей или родственников. При этом они старались, не всегда тактично, перевести разговор на отношения Мадзи с Сольскими, но, не получив ответа, уходили обиженные.
Побывал у Мадзи и Дембицкий. Он извинился, что до сих пор не нанес ей визита — у него в эти дни опять случился сердечный приступ, и подниматься по лестнице было ему не под силу. Затем он смущенно спросил, не желает ли Мадзя на каникулах позаниматься с его племянницей Зосей по часу в день за двадцать рублей в месяц.
Мадзя была рада видеть старика и, в свою очередь, попросила у него разрешения давать Зосе уроки бесплатно. После долгих уговоров и просьб Дембицкий уступил Мадзе, желая, видимо, сохранить с ней добрые отношения.
Но о Сольских он и не вспомнил и ушел, пообещав проведать Мадзю, как только позволит здоровье. После его ухода девушке стало очень грустно, она поняла, что ее дружба с Сольскими кончилась.
На следующий день в комнату Мадзи протиснулся пан Згерский. Он ерзал на стуле, усмехался и, как бы невзначай, выпытывал у Мадзи, кто живет по соседству и кто у нее бывает? Но ни единым жестом или словом он не выдал того, что своим положением при особе Сольского обязан Мадзе.
Напротив, к концу визита он принял покровительственный вид и, нежно пожимая руку Мадзи и проникновенно глядя ей в глаза, выразил готовность помочь ей — своими советами и связями.
— Я буду почаще навещать вас. Пожалуй, лучше всего вечерком, не так ли? Мы можем прогуляться или прокатиться в экипаже.
При этих словах он так странно жестикулировал своей холеной ручкой и бросал такие умильные взгляды, что Мадзя вскипела. Она сказала, что не желает утруждать его ни в какую пору дня и, отвернувшись, стала смотреть в окно.
Згерский показался ей омерзительным. Она не могла ему простить ни сплетен, которые он распускал
Пан Згерский поспешно удалился. Он был так великодушен, что не только не обиделся на Мадзю, но даже сумел вполне беспристрастно оценить ее достоинства.
«Хороша девчонка, — думал он, осторожно спускаясь по ступенькам. — Горда, как королева, да и неизвестно еще, чем все это кончится».
Все же через несколько дней он сделал Сольскому сообщение о Мадзе в духе весьма неблагоприятном, собственно, передал лишь то, что слышал у Корковичей от заседательши. Но в общем пан Згерский в своих отношениях с Сольским был в известном смысле безупречно правдив.
Из всех проявлений заботы, которой в это время была окружена Мадзя, самым важным оказалось предложение панны Малиновской. Начальница пансиона подыскала ей на время каникул прекрасные уроки и, кроме того, заявила, что с нового учебного года возьмет к себе Мадзю постоянной учительницей.
У Мадзи отлегло от сердца — теперь года два-три она могла быть спокойна.
Примерно тогда же пани Бураковская сообщила Мадзе, что остаться на квартире и столоваться можно до сентября. В аптекарском магазине ей сказали, что кассирша попросила о продлении отпуска.
Все эти знаки человеческого участия помогли Мадзе вновь обрести обычную жизнерадостность. Девушка решила не думать о Сольских, о смерти и небытии, а жить день за днем, трудиться и слушать шум повседневной жизни, которая окружала ее беготней, стуком, грохотом и кухонными запахами.
Впрочем, иногда ей вспоминались просторные залы, усеянное звездами небо над садом, рассуждения Дембицкого, ласки Ады, перед ее глазами появлялся образ необузданного, благородного человека, который любил ее такой странной любовью. Но Мадзя понимала, что все это лишь призраки — ничто уже не вернет их к жизни, а время изгладит из ее памяти. Только бы поскорей!
Мадзя приковала к себе всеобщее внимание на какую-нибудь неделю. Потом ее навещали уже не так часто, реже предлагали свои услуги, меньше спрашивали об ее отношениях с Сольскими. И наконец все пошло по-старому, и если в коридоре и раздавались чьи-нибудь шаги, то это были или пани Бураковская, или ее прислуга и столовники.
Но однажды в дверь Мадзи кто-то настойчиво постучался. Зашуршали шелка, и в тесную комнатку вошла панна Элена Норская, нарядная, веселая и красивая, как никогда.
— Ну, героиня, как поживаешь! — воскликнула она, с необычной нежностью обнимая Мадзю. — Я немного запоздала со своим визитом — не люблю смешиваться с толпой. Поэтому только сегодня пришла тебе сказать, что ты просто отличилась. Даже удивила меня.
— Чем же? — холодно спросила Мадзя.
— Да тем, что отказала Сольскому, — ответила панна Элена, не обращая внимания на холодность Мадзи. — Ах, как же он попался, этот Дон-Жуан в образе сатира. Ха, ха, ха! Хотел унизить меня, и сам сел в лужу.
— Послушай, Эленка, я ничего не понимаю… — краснея, перебила ее Мадзя.
— Сейчас поймешь, — проговорила панна Элена, как всегда поглощенная только своей персоной. — Дня за два до того, как ты уехала от Сольских, ко мне пришел пан Стефан…