Эмансипированные женщины
Шрифт:
Эти беспорядочные грезы волновали ее душу. Девушка не умела выразить их словами, но чувствовала, что они для нее новы и полны непреодолимого очарования.
Однажды в середине июля, когда Мадзя пришла с уроков на обед, ей сказали, что какая-то дама уже два часа ждет ее в комнате.
Это была панна Цецилия. С криком радости подруги бросились друг другу в объятия.
— Какая ты умница, что наконец приехала!
— Какая ты красивая, Мадзя! Боже мой, уехала из Иксинова совсем ребенком, а теперь — взрослая женщина! Немного
— Я состарилась на год.
— И столько пережила, бедняжка!
— Ну что в Иксинове? Как поживают мои старики? — спросила Мадзя.
Панна Цецилия почти не изменилась. То же алебастровое лицо, те же грациозные движения. Только седых волос прибавилось, зато в глазах иногда светилась радость.
Гостья начала рассказывать, что мать немного сердится на Мадзю, отец, майор и ксендз передают ей тысячу поцелуев, а пан Ментлевич действительно женится на дочери заседателя.
— Где же твои вещи, Цеся? — перебила ее Мадзя.
— О, уже давно на вокзале. Нынче вечером я уезжаю в Краков.
— Так ты хоть пообедай со мной.
— Да я уже тут распорядилась, — улыбнулась панна Цецилия. — Твоя хозяйка очень любезна, она обещала прислать нам обед сюда.
В самом деле через несколько минут не очень опрятная горничная накрыла на стол и принесла два обеда.
— Когда ты выехала из Иксинова?
— Представь, еще во вторник. Я целых два дня провела в деревне у панны Сольской, — смущенно ответила панна Цецилия. — В долгу я перед ней за это место в Язловце, по гроб не забуду.
— Какое впечатление произвела на тебя Ада?
— Знаешь, пожалуй, не очень приятное, — ответила панна Цецилия. — Она мне показалась гордой, замкнутой, раздражительной.
— Что бы это могло значить? — прошептала Мадзя. — Говорила она с тобой обо мне?
— Сама она ничего о тебе не рассказывала, зато допытывалась до мельчайших подробностей о твоей жизни. Поверишь ли, она откуда-то знает и о дарственной майора, и о концерте Стеллы, и о смерти Цинадровского. Но по всему видно, что слышала об этом не от тебя.
— Я догадываюсь, — с горечью сказала Мадзя. — Пани заседательша познакомилась здесь с некоей пани Коркович, у которой бывает некий пан Згерский… Ах, милая Цеся, как изменились мои взгляды на жизнь! Я начинаю верить, что в мире очень много злых людей. По-настоящему злых. Ада, верно, обижена на меня? — помолчав, спросила Мадзя.
Панна Цецилия машинально оглянулась и, понизив голос, ответила:
— Обижена? Нет. Вообще мне кажется, что она тебя очень любит. Но знаешь, что мне приходило в голову, когда мы говорили о тебе? Она… она как будто ревнует тебя.
— Меня? Ах, вот как! — воскликнула Мадзя. — Да, вспоминаю… Когда мы еще жили у пани Ляттер, приехал как-то брат Ады и обратил внимание на Элену Норскую. Ада мне тогда призналась, что ревнует его к Элене. «Если мой брат, — сказала Ада, —
— Да, да! — подтвердила панна Цецилия. — Наверно, так оно и есть. Ну конечно же!
После обеда панна Цецилия сходила в город, а потом уже до самого вечера не расставалась с Мадзей.
В девять часов Мадзя поехала с подругой на вокзал, где они со слезами распрощались, обещая как можно чаще писать друг другу.
— Никак не могу примириться с мыслью, — сказала Мадзя, — что ты добровольно заточаешь себя в монастырь, в тюрьму…
— Просто ты еще не знаешь, как утомительна мирская жизнь, и тебе непонятно, сколько утешения в чувстве, что приближаешься к вечности.
— О, если бы эта вечность существовала! — прошептала Мадзя.
— Ты не веришь? — изумилась панна Цецилия. — И все же она существует.
Кондуктора торопили пассажиров и со стуком захлопывали двери вагонов.
— Прощай, Цеся!
Панна Цецилия, высунувшись из окна, повторила:
— Существует, Мадзя, верь!
Звонок, свисток — и… поезд тронулся.
— Прощай, Цеся! — еще раз крикнула Мадзя.
— Существует! Существует! — отвечал ей нежный голос, заглушаемый стуком колес.
— «Да-да! Существуют только фосфор, жиры, железо и — небытие! — думала Мадзя. — Но не все ли равно, что будет там! Хоть бы изведать счастье в этой жизни!»
На следующий день, в ту самую минуту, когда Мадзя подумала, что бы это могло приключиться с паном Казимежем, явился он сам. Ровно в шесть вечера постучался в дверь и, робко поздоровавшись, преподнес Мадзе розу, на этот раз алую.
Мадзя покраснела, только теперь заметив, что на столике еще стоит первая роза, уже увядшая. Та была бело-розовая. Осмелься кто другой дарить Мадзе розы такого символического цвета, она бы, пожалуй, порвала с ним. Но пану Казимежу Мадзя вполне доверяла.
«Что-то дальше будет?» — с любопытством подумала она, смеясь в душе.
Мадзя была убеждена, что это какая-то невинная и поэтическая игра. Разве не заменила она пану Казимежу сестру и мать? Ей казалось, что об этом ее решении заменить ему сестру и мать должен знать весь мир и, в первую очередь, он сам.
— А я думала, вы уехали из Варшавы, — сказала Мадзя.
У пана Казимежа чуть дрогнули губы: значит, о нем здесь думали!
— Нет, — возразил он, — вы предполагали другое: что я бросил банк.
Мадзя с изумлением взглянула на него.
— Откуда вы знаете?
— В некоторых случаях жизни в нас пробуждается дар ясновидения, — ответил пан Казимеж, глядя в сторону. — Но успокойтесь, я не бросил банк. Мне открылась там новая область для наблюдений, новый мир! И порой мне кажется, что судьба лишь для видимости сделала меня конторщиком, как Фурье — торговым агентом, а в действительности направила меня как раз на тот путь, который всегда был моим призванием.