Эмансипированные женщины
Шрифт:
— Добро бы только простыла, — возразил пан Пастернакевич. — Знаешь, с кем она приехала? С Норским!
— Кто тебе сказал?
— Дворник. Он узнал Норского, когда тот высунулся из пролетки.
— Ну и что за беда, — успокоительно заметила пани Бураковская. — Ведь панна Норская была с визитом у Магдалены. Да и кому отвозить женщину в дождь, если не мужчине? Ты сам не раз оказывал дамам эту услугу.
— То я, а то Норский. Он повеса и вертопрах, от живых людей наследства получает. Если он мог отнять
Так рассуждал пан Пастернакевич, а сестра внимательно его слушала.
На второй день Мадзя отправилась в город. Она задержалась у своих учениц на час дольше обычного и в три часа пополудни через боковые ворота вошла со Шпитальной улицы в приют Младенца Иисуса.
Во дворе Мадзя заметила двух мужчин в тиковых халатах и ситцевых колпаках, как у поваров. Один из них, с забинтованным лицом, указал на Мадзю другому, у которого рука была на перевязи; увидев хорошенькую девушку, тот засмеялся. Мадзя опешила, она подумала, что это сумасшедшие, и кинулась в первую попавшуюся дверь; к счастью, в сенях она встретила монахиню.
— Сироты помещаются в другом крыле, — сказала монахиня, выслушав Мадзю. — Я провожу вас к сестре Марии.
Они быстро поднялись на второй этаж и пошли по коридору, длина которого просто поразила Мадзю. Вдоль коридора тянулся ряд закрытых дверей с номерами; Мадзя догадалась, что за этими дверями находятся больные. В воздухе стоял запах карболки, было очень тихо. Навстречу им сперва попался служитель с ведром, потом больной в тиковом халате и поварском колпаке и доктор, в грубом переднике, как у мясника.
Мадзю охватило беспокойство; ей хотелось заглянуть за эти нумерованные двери.
«Где же здесь больные?» — подумала она.
И тут она увидела слева большое окно, а за окном, где-то внизу, огромную палату с двумя рядами коек, среди которых не было ни одной свободной. Между койками сновали две служительницы и монахиня.
— Что это, скажите, пожалуйста? — спросила Мадзя у своей провожатой.
— Палата для горячечных, — ответила монахиня, торопливо шагая вперед.
— И сколько там больных?
— Шестьдесят коек.
«Шестьдесят! — подумала Мадзя. — Неужели в Варшаве столько больных! А еще в других палатах…»
Они свернули налево, запах карболки преследовал их и здесь. Через минуту Мадзя услышала какой-то странный крик, точно пищала механическая игрушка. За ним другой, третий… Навстречу им вышла из комнаты монахиня, и провожатая Мадзи передала ей записку.
— Ах, это вы! — сказала сестра Мария и назвалась. — Мать Аполлония еще вчера спрашивала у меня о девочке Магдалене с крестиком из золотой проволоки, она попала к нам месяц назад. Есть у нас такая девочка.
— Могу я ее видеть? — прошептала Мадзя.
— Пожалуйста, —
На пороге Мадзя остановилась в нерешительности, но все же вошла. Она увидела большую комнату с открытыми окнами, выходящими в сад. Здесь было светло, даже солнечно, хотя и тесновато из-за множества кроватей и кроваток. Семь-восемь женщин с увядшими лицами сидели или прохаживались по комнате. Они кормили детей, оправляли их постельки, разговаривали. Одна из кормилиц держала на руках двух младенцев.
— Неужели она двоих кормит? — удивилась Мадзя.
— Бывает, что и троих, — ответила монахиня.
Некоторые младенцы пищали, и голоски у них были, как у кукол; один, сидевший на руках у кормилицы, поразил Мадзю необыкновенно осмысленным взглядом. Ребенку еще и года не было, а он, казалось, вот-вот заговорит, о чем-то спросит. Все дети были очень худенькие.
— Вот девочка, — сказала монахиня, указывая на кроватку, где лежало крохотное существо со сморщенной синеватой кожицей и ножками, не толще пальца взрослого человека.
— Боже мой, какая худенькая! — воскликнула Мадзя. — Разве она больна?
— Совсем плоха. Дня два протянет, не больше, — ответила монахиня.
— Так надо же ее лечить! У меня есть деньги для этой девочки, — дрожащим голосом сказала Мадзя.
Монахиня пожала плечами.
— Мы делаем все, что можем. Этой крошке даже отдельную кормилицу дали, но…
— Может быть, она в чем-нибудь нуждается? — настаивала Мадзя.
— У нее есть все, что мы можем ей дать. Нет у нее только матери да сил, но вернуть их один господь властен.
— Значит, ничего нельзя сделать? Ничего? — повторяла огорченная Мадзя, не решаясь прикоснуться к несчастному ребенку.
Монахиня молчала.
Попрощавшись с сестрой Марией, Мадзя чуть не бегом бросилась вон из больницы. Запах карболки душил ее, сердце разрывалось от одного вида этих сироток, от звука их голосов, в которых не было ничего человеческого.
На Варецкой площади она взяла извозчика и поехала к пани Туркавец. Хозяйка родовспомогательного заведения, как и в первый раз, стояла на лестничной площадке и беседовала с прачкой. Увидев Мадзю, пани Туркавец прервала разговор и крикнула ей:
— Вы? Так скоро? Не трудитесь подниматься, милая барышня!
— Как? Почему? — спросила Мадзя, остановившись на середине лестницы.
— Вашу знакомую уже унесли.
— В больницу?
— Нет, на кладбище. Вчера в полдень умерла, а вино-то все выпила.
— Но почему меня не известили?
— Да тут третьего дня и вчера приходили две монахини; они ее осмотрели, доктора прислали. А когда все было кончено, велели не сообщать вам.
Мадзя попрощалась с услужливой хозяйкой и вышла на улицу.