Эмансипированные женщины
Шрифт:
«Смерть, всюду смерть! — думала она. — Кто ни познакомится со мной, все умирают».
Ей не было жаль Стеллы, напротив, казалось, что несчастная певица ничего лучше не могла бы сделать в этом мире.
Возвратившись домой, Мадзя с аппетитом пообедала, потом позанималась с Зосей. Она успокоилась, словно ее собственные страдания растворились в больничных запахах, в монастырской тишине, в слабом крике подкидышей, в безмерной нищете и безмерном самопожертвовании, которое ей довелось видеть в последние дни.
«Смерть,
Неизвестно почему Мадзе вдруг вспомнился Сольский, и сердце ее сжалось.
«Ах, теперь все кончено, — сказала она себе. — Боже мой, одна-единственная прогулка! Вот не думала, что есть такой простой способ оградить себя от пана Стефана!»
Еще несколько дней назад в сердце Мадзи жила надежда, что Сольский может вернуться к ней, а заодно и страх, что она уступит, если он снова сделает предложение. Это был последний отголосок недавнего прошлого, тень все более удалявшегося образа Сольского. Но сегодня все кончилось: пан Казимеж заглушил отголоски и прогнал тень. Теперь уже ничего не осталось.
Вечером она написала длинные письма брату и отцу. Брату Мадзя писала, что готова приехать к нему на несколько лет и даже навсегда. Отцу же сообщала об этом своем намерении.
«Перед самым отъездом, — думала она, — зайду к Аде, поблагодарю за все, что она сделала для меня и для Цецилии. Я уверена, что Ада простится со мною дружески. Ведь я теперь уже не отниму у нее любви брата».
Прошла еще неделя, наступил август.
Пани Бураковская, ее жилички и столовники относились к Мадзе все холодней, едва отвечали ей на приветствия. Но Мадзя не замечала этих проявлений неприязни, она думала о своем брате, о том, как будет вести его хозяйство, и с нетерпением ждала ответа на письмо.
Однажды, сразу же после занятий с Зосей, нежданно-негаданно явился с визитом пан Ментлевич. Он долго расшаркивался и раскланивался, потом рассказал, что его свадьба с панной Евфемией состоится в середине августа, что родные и майор шлют Мадзе поклон, что в Иксинове на рыночной площади чинят мостовую. При этом он не смотрел на Мадзю, и выражение лица у него было такое странное, что она встревожилась.
— У вас есть какое-то неприятное известие? — перебила она гостя, схватив его за руку.
— Известие? Известие? — повторил он. — Да нет. Я только хотел спросить вас кое о чем, завтра я уезжаю домой, а здесь болтают…
— О чем здесь болтают? — бледнея, спросила Мадзя.
«Может быть, о прогулке в Ботанический сад?» — мысленно прибавила она.
— Гм, видите ли… Э, да что тут церемониться, когда все это наверняка чистейший вздор, — с озабоченным видом пробормотал Ментлевич. — Вы послушайте только, что говорят. Будто бы вы, панна Магдалена, ходите к каким-то акушеркам и в приют для подкидышей…
— Это правда, я там
— Вы?
— Я была у пани Туркавец, навещала Стеллу, которая там и умерла, а в приют ходила повидать ее ребенка, который умирает.
— У Стеллы? Стало быть, бедняжка умерла! — воскликнул Ментлевич. — И вы ее навещали?
Он встал с дивана и, усердно расшаркиваясь, поцеловал Мадзе обе руки.
— Да вы просто святая! — шепнул он.
— Что в этом особенного?
— А люди, — продолжал Ментлевич, — нет, люди-то каковы! Сущие скоты! Вы уж меня извините, но иначе их не назовешь.
Он вытер слезы, еще раз поцеловал Мадзе руку и, поклонившись, вышел из комнаты.
«Неисправимый провинциал, — подумала Мадзя, пожимая плечами. — Нашел чему удивляться — сплетням!»
В воротах Ментлевич столкнулся с паном Казимежем, направлявшимся к Мадзе. Лицо пана Казимежа выражало злобное торжество; поднимаясь по лестнице, он повторял про себя:
«Так вот ты какая, недотрога! Сердишься, как королева, а сама посылаешь анонимные письма, чтобы заставить своего поклонника жениться на тебе! А я-то чуть не попался!»
Он постучал к Мадзе и, лишь переступив порог комнаты, с наглым видом снял шляпу.
При появлении пана Казимежа Мадзя нахмурилась. Этот молодой щеголь показался ей теперь самым заурядным человеком; она не только перестала верить в его гениальность, но даже в его красивой внешности видела что-то пошлое.
«Разве можно сравнить его с Сольским?» — подумала она.
Презрение так явственно отразилось на лице Мадзи, что весь задор пана Казимежа улетучился. Он робко поздоровался и так же робко сел на стул у печки, Мадзя даже не предложила ему сесть.
— Что привело вас ко мне? — холодно спросила Мадзя.
К этому времени пан Казимеж уже овладел собой и, обозлившись, дерзко посмотрел Мадзе в глаза.
— Я хотел узнать, — начал он, — что это за слухи ходят о вас?
— Обо мне? — спросила Мадзя, сверкнув глазами. — Уж не по поводу ли нашей с вами прогулки?
— О нет, сударыня. Об этом от меня никто не узнает. Люди говорят совсем о другом: что вы посещали приют да еще были у какой-то… Ах, панна Магдалена! Ну как можно быть такой неосмотрительной! — прибавил пан Казимеж помягче.
— О том, что я посещала приют и была у этой женщины, — вспыхнула Мадзя, — уже знают мои родители и мой брат, и они, конечно, меня не осудят.
Пан Казимеж промолчал, вытирая пот со лба.
— Это все, что вы хотели мне сказать? — спустя минуту спросила девушка.
— Нет, не все, — резко возразил пан Казимеж. — Я хотел еще спросить, не знаком ли вам этот почерк… Хотя мне кажется, он умышленно изменен.
Он сунул руку в карман и, пристально глядя на Мадзю, протянул ей исписанный листок, у которого нижний край был оторван.