Емельян Пугачев (Книга 3)
Шрифт:
Иные лошади скакали на трех ногах, поддерживая на весу перебитую в боях четвертую, иные валились на бок и, судорожно подергивая ногами, скалили рот, как бы прося у проезжих смерти. Галахов дал гусарам приказ пристрелить страдающих животных.
Вот на обочине дороги вздувшаяся туша заседланного боевого коня, возле – труп всадника, левая нога вставлена в стремя.
– Это – башка татарская, вишь – гололобая! – закричал Долгополов, указывая пальцем.
А несколько подальше из помятых хлебов торчат три пары
– Погоняй! – приказывает Рунич.
Попадались опрокинутые вверх колесами телеги, одноколки, переломанная коса валяется, топор, лапоть. В канавке лежит, как боров, чугунная, какая-то кургузая пушка, без лафета. Опять труп – лицом вверх, руки раскинуты – русский бородач.
– Видать, работка господина Михельсона, – сказал Долгополов. – Работенка чистая! Добрую выволочку дал он сволочи этой!
Сухощекий, тщедушный Рунич спросил, высекая огонь и раскуривая трубку:
– Ну, а что, сам-то Пугачёв храбрый, боевой?
– Хе-хе-хе! – закатился бараньим хохотком Остафий Долгополов. – Первостатейный трус…
– Да что вы, Остафий Трифоныч! – усомнился Рунич.
– Да уж поверьте, ваше благородие, – возразил ему Долгополов, и маленькие глаза его ушли под лоб. – Да ведь он, злодей, во все времена пьян. Как мало-мало шум, он либо на дерево и там отсидку делает, либо в нору сигает. Смехи!
– Позвольте, позвольте… А кто же восстание-то ведет? Ведь боже ж ты мой, сколько возмутители крепостей позабрали… Кто же это, как не Пугачёв?
– Ха, кто! – воскликнул Долгополов. – Атаманы с есаулами, вот кто.
Овчинников, Шигаев, еще этот изменник Падуров. Оный Падуров был даже член Большой комиссии, медаль на нем депутатская, вот какая сволочь… Ну, иным часом и я командовал, грешный человек. Осу – я брал, пригород Осу…
– Вы? – Рунич со строгостью взглянул на своего соседа.
Тот испугался, прикусил язык, верхняя губа его задергалась, сказал:
– Известно, какой я командир! А, бывало, как крикну: «По коням, молодцы!» Да как вскочат все на коней… Соберу это я казаков в круг:
«Нам, молодцы, так и так с верными правительству войсками не сладить.
Утекай полным маршем врассыпную, пущай Михельсон мужиков крошит…»
Рунич недоверчиво улыбался, искоса посматривая на Долгополова, затем после молчания:
– Так как же он, пьяница и трус, армию-то в повиновении держит, Пугачёв-то?
– Лютостью, ваше благородие, великой лютостью. Чуть что не по нем – в мешок да с камнем в воду. А был случай, он своего самого верного слугу Лысова – из-за девок спор вышел – приказал связать, раздеть-разуть да все двадцать пальцев самолично у него кинжалом отхватил с рук, с ног. – Долгополов вприщур поглядел в хмурое лицо соседа, вздохнул и продолжал:
– Да таких злодеев от сотворения мира не было… Прямо сатана из преисподней…
– Ваше благородие, а деньги, что на поимку выданы в Москве, у кого находятся?
У капитана Галахова.
– Целиком? Альбо часть у вас?
– А вам зачем это знать, Остафий Трифоныч?
– Как зачем, как зачем? – завертел шеей Долгополов и не знал, как половчее выкрутиться. – Мало ли что в дороге… Надо бы разделить, и я бы часть взял на сохранение. А то, оборони бог, несчастье какое, вроде нападения… Всяко бывает, ваше благородие… Господи спаси, господи… – и Долгополов стал креститься по-раскольничьи, двуперстием.
– Вы, я вижу, Остафий Трифоныч, старозаветной веры придерживаетесь?
– А как же! Ведь у меня во Ржеве… то бишь… это, как его… у меня в Яицком городке и молеленка в доме имеется. Ведь мы, казаки, почитай, сплошь равноапостольской старой веры…
– Да вы родом-то откуда будете? – насторожился Рунич. – Вот вы… насчет Ржева…
– Какой там, к свиньям, Ржев? – испугался вовсе Долгополов. – И слыхом об такой местности не слышал, не то что… Путаете вы меня, ваше благородие.
– Гм, гм… – промычал Рунич, скосив глаза на сторону.
Лошадки бежали ходко, ямщик – древний старец, выгорбив сухую спину, лениво помахивал кнутом, причмокивал. Впереди пылила тройка Галахова с четырьмя гусарами. Галахов плотно сидел на пуховой подушке и кожаной сумке с секретными бумагами и казной. Ложась в каком-либо селеньи спать, Галахов неукоснительно клал сумку в головы, у входной двери всю ночь несли караул с обнаженными саблями рослые гусары.
Где-то пылил о ту пору по российским дорогам знаменитый генерал-поручик Александр Васильевич Суворов.
Еще двадцать третьего июля в Петербурге от фельдмаршала П. А.
Румянцева было получено донесение о заключении с Турцией мира. Это радостное известие внесло в умы правительственных сановников бодрость и полную надежду быстро справиться с мятежом Пугачёва.
Тем не менее, опасаясь более всего за Москву, Екатерина вознамерилась отправить из обеих освободившихся от войны за границей армий всех генералов тех дивизий, которые постоянно квартировали в губерниях Казанской, Нижегородской и Московской.