Емельян Пугачев. Книга 1
Шрифт:
— Воображаю, владыко, что подобные пастыри творят, обращая в христиан язычников, как-то: башкир, татар, черемисов, — нахмурясь, сказал Баженов.
— Вот, вот! — воскликнул архиепископ Амвросий. — Там, на окраинах наших с несчастными иноверцами происходит сплошной разбой. Там прославленный умом Дмитрий Сеченов подвизался неразумно. Да что далеко ходить, возьмите Москву нашу… Мой предшественник, покойный митрополит Тимофей, был паче меры добродушен, распустил вожжи, и чрез сие — все зло.
Консистория, ведающая духовными делами, превратилась при нем в вертеп взяточников и пьяниц. Я наступил им на горло, во
«Уж очень строг архиерей у нас, — ропщет народ, — даже крестные ходы запретил, по шапке бы его…» Да, строг! — возвысил Амвросий голос. — Держу вервие в руке, и уж замахнулся, и стану сечь вервием всякого, кто против правды, — глаза архиерея горели, он был возбужден, дышал глубоко.
Как бы устыдившись своей вспышки, он с мягкостью заулыбался хмуро сидевшему гостью и сказал:
— Прошу прощенья, Василий Иваныч. Но, верите ли? Накипело, накипело у меня…
— Я, владыко, вполне сочувствую вам и предначертания ваши полагаю весьма пользительными, — сказал гость, приподымаясь.
Амвросий быстро, как на пружинах, тоже встал и витиевато спросил гостя:
— А когда же вы дозволите мне, старому монаху, посетить вашу храмину искусств, где вы, под сенью музы вдохновения, проявляете свой гений?
— Да хоть сейчас, владыко.
— С охотой.
Келейник почтительно подал Амвросию монашеский черный клобук с алмазным крестом и серебряный посох. По ковровым дорожкам оба, не торопясь, пошли анфиладой невысоких комнат, стены которых увешаны старинными портретами бородатых митрополитов московских.
Тридцатитрехлетний Баженов по справедливости считался при дворе выдающимся русским зодчим, он носил почетное звание члена императорской Академии художеств, а также звание профессора трех европейских академий:
Римской, Болонской и Флорентийской. Он был в добрых отношениях с Григорием Орловым, работал одно время в артиллерийском ведомстве, имел чин капитана артиллерии. По личному поручению Екатерины он ныне занимался проектом перепланировки всего Кремля. Его модельная мастерская помещалась недалеко от Чудова монастыря, возле Ивана Великого.
— Не желаете ль по пути заглянуть в мое скромное книгохранилище? — и Амвросий отворил дверь в обширный зал, вдоль стен которого высились под самый потолок книжные шкафы, длинный стол посреди зала завален книгами, старинными пергаментными и папирусными свитками, хартиями, рукописями.
Попахивало книжной затхолью и восковой мастикой от свеженатертого паркета, летала моль, солнце играло на позлащенных переплетах. — В сем тишайшем склепе я провожу весь досуг свой. Ведь по случаю эпидемии я, грешный человек, никуда не выезжаю, сижу здесь, аки узник. И смею погордиться: ежели вы творец линий и осязаемых объемов, то я в некоем роде творец словесности. «Поучения» написал, еще «Службу Дмитрию Ростовскому», да заканчиваю «Рассуждение против атеистов и неутралистов», да вожусь
Баженов ввел архиерея в свою модельную мастерскую, насыщенную бодрящим запахом смолистой сосны и политуры. Там работало десятка два столяров, резчиков, токарей, лепных дел мастеров, чертежников. Все бросили работу, вытянулись, отвесили поклоны.
Кругом — сложенные возле стен в штабеля и всюду разбросанные бруски, колонки, лекала, барельефы, миниатюрные балюстрады, архитравы, рустики…
Это — заготовка большой модели будущих колоссальных кремлевских сооружений.
Разметая рясой кудрявые стружки, Амвросий быстро приблизился к стене с наколотыми на ней, тонко исполненными акварелью, чертежами. В его прищуренных глазах заиграло восхищение.
— Дивное зрелище! Неизреченная красота, — искренно восторгался он, кивая толовою и причмокивая.
— Это першпективный генеральный вид, владыко, — заговорил взволнованный Баженов. — А вот, в более крупном масштабе, самый дворец.
Длина его по берегу Москвы-реки, с загибом в охват Кремля, триста сажен.
Главная зала в нем, приходящаяся насупротив Архангельского собора, длиной пятьдесят сажен. Она будет высока, пространственна, светла и украшена колоннадой дорического ордена, обелисками и многими статуями, изображающими в аллегориях мощь государства Российского. А вот это весь, преображенный по моему проекту Кремль, — и Баженов подвел Амвросия к третьему огромному, в перспективе, чертежу. — Извольте видеть: Иван Великий и все кремлевские соборы включены в общую композицию, рекомую ансамбль. Все лишнее снесено, площадь расчищена, всюду колоннады, портики, обелиски, порталы, здесь триумфальные врата.
— Осанна, осанна вам, — не слушая его, продолжал восторгаться старик Амвросий. — Град горний, велия лепота…
Баженов оправил русые кудри, закинул голову, как будто стал выше ростом, в глазах, в лице — гордость, вдохновение, но возле губ трагические складки.
— Да! Не похваляясь скажу, — воскликнул он, — ежели б все оное осуществить, сия сказка русская, сей русский гений воспарил бы на крылах.
Довольно нам ходить на поводу у иностранцев. Эти де Ламоты, Шлютеры, Фростенберги и тутти кванти… Мы обязаны преклониться пред их гением, но у нас и отечественные зодчие достойны быть увенчаны лаврами бессмертия.
Взять строителя собора Николы Морского в Петербурге Чевакинского; или помощника моего — Казакова, или Ухтомского, братьев Яковлевых, Мичурина, Квасова… Да вот недавно граф Строганов показывал мне рисунки своего крепостного парнишки, лет двенадцать ему, — Андрюшки Воронихина… Талант!
Или взять дивный храм Василия Блаженного… Кто строил? Барма да Постник, — не ведомые русские люди сотворили: шатровую форму деревянных церквей они перевели на камень и словно резцом изваяли из камня сие чудо всенародное, в центре — храм, и к нему впритык — восемь столповых церквей, восемь дивных башен, а всего совокупно девять храмов. И откуда взяли мысль? Такая сказка только во сне могла пригрезиться. Гений русский, гений русский! — воскликнул Баженов, губы его дрожали, глаза увлажнились.