Эмигранты

Шмейсер-Кенарский Михаил

— Конечно хочу! — обрадовался Леонид.

На другой день он пошел с Виктором в мастерскую. Помещалась она в низком и темном подвале, одна половина которого была затоплена водой, плескавшейся у высокого порога, а в другой стоял верстак с тисками, токарный станок и три штамповочных станка. Хозяин мастерской — низенький, большеголовый, лысый, матерясь вычурно и, видимо, незаметно для себя, повел с Леонидом разговор с того, что работа здесь не для интеллигентов, тут надо думать руками, а не головой, да и силенка нужна. Хотя Леониду не совсем было понятно, как это «думать руками», но он, боясь, что хозяин ему откажет

и потрясенный количеством матов, которыми сыпал тот, робко сказал:

— Ничего, я справлюсь! Я справлюсь, вот увидите!

— И чтобы браку не делать! За брак буду вычитать! Сделал сто штук, а пятьдесят браку, вот другую половину я и удержу с тебя! Выйдет, что ничего тебе не будет причитаться! Ясно?

— Ясно. Да вы не бойтесь, я справлюсь!

— И воду из той половины подвала надо откачать, а то нас затопит, — продолжал хозяин, сопроводив фразу цветистым матом. — Включать будешь мотор и выключать. Вот сюда провода накинешь, когда нужно мотор включить, а потом сбросишь.

Хозяин ткнул рукой под потолок, где тускло горели две лампы. Прямо от рубильника висели оголенные провода, куда и надо было набрасывать провода от насоса. На конце проводов, покрытых истертой изоляцией, было загнуто два крючка, которые и должны были служить контактом.

— Если хочешь, — сказал хозяин, — можешь хоть сегодня начать работать, подучишься. Но только платить я тебе пока не буду. Со следующей недели, а сейчас так поработай. Может и не подойдешь еще!

— Хорошо, — все еще почему-то робея, ответил Леонид. Он все время боялся, что хозяин мастерской откажет ему, стоит только сказать что-либо против.

— А насчет брака Вы загнули, Порфирий Иванович, — неожиданно вмешался Виктор. — Как же это получается — пятьдесят испортил, а за них пятьдесят хороших удержите?! Просто брак не оплачивается, и все! А так у вас никогда никто не заработает!

— Ишь ты какой разговорчивый стал, — зло выматерился хозяин. — А материал испорченный ты не считаешь?! Кто за него платить будет? Все мне же раскошеливаться!

— Так Вы и так гроши платите, — не унимался Виктор. — В других мастерских дороже платят!

— Ну и иди к другим, коль там лучше! Что же не идешь? На твое место я десяток найду, стоит только свистнуть!

— Знаю, что найдете, да только не больно долго у вас люди держатся! Вы из рабочего все соки выжать хотите! — не унимался Виктор.

— Да бросьте вы спорить, — видя, что разговор принимает слишком острый характер, примиряюще сказал Леонид. — Будем работать как вы скажете.

— Ты насчет прав рабочего с большевиками говори, — не унимался теперь уже хозяин. — У них там профсоюзы разные! А мы по старинке работаем, как наши отцы, нам профсоюзы не к чему!

— Неправильно Вы про удержание за брак, — примиряюще сказал Виктор. — У меня же Вы так не удерживаете, а с новенького думаете все вывернуть.

— Ладно, развел! — уже более миролюбиво матюкнулся хозяин. — Буду платить как и тебе. Ишь, защитник нашелся! — цветисто выматерился Порфирий Иванович. — Тебя как звать то? — обратился он к Леониду. — Ленькой. Ладно, вот тебе Витька покажет как что делать, а ты вникай! Смотри, браку меньше делай!

Воздух в мастерской был сырой, казалось, что он пропитан каким-то прогорклым отработанным маслом и с трудом входил в легкие. Несмотря на жару на улице, в подвале всегда было холодно и даже

скупой Порфирий Иванович иногда включал самодельного «козла», чтобы немного обогреться. Провода от «козла» так же накидывались на оголенные провода у рубильника, но перед этим Порфирий Иванович производил какие-то манипуляции около счетчика, чтобы обогрев помещения не ложился на его бюджет.

Работа была проста и в то же время требовала навыка. На первом штампе из тонкого листа железа высекались кругляшки величиной с пятак — заготовки, как их называли в мастерской. Затем на втором штампе их «протягивали» в первый раз, получался контур будущей пробки, похожий на маленькую гильзу. На третьем штампе гильзу протягивали дальше, затем меняли матрицу и протягивали еще раз, придавая ей окончательную форму. Следующие две операции проходили на токарном станке: сначала на пробке делали витки для ее завинчивания, а затем обрезали неровные края. Пробки выходили аккуратные и трудно было поверить, что они сделаны вот на этих примитивных тяжелых прессах.

Пресс надо было заворачивать ровно, плавно, чтобы не порвать металл, затем раскрутить тяжелую крестовину пресса, вынуть заготовку, вставить новую. И так до бесконечности, до судорожной боли в мышцах рук, до ломоты в пальцах. Отдыхали редко. Виктор старался наштамповать пробок как можно больше, а Леонид не хотел от него отставать. Решили делать все операции вместе: один штамповал заготовки, второй делал первую штамповку пробок, затем оба становились на пробочные прессы.

— Ишь, как вы наладились, — посмотрев на их работу, сказал хозяин. — Так вы столько наделаете, что и денег у меня не хватит на расчет. Браку, смотрите, меньше делайте.

Хозяин иногда уходил из мастерской в поисках заказов. Он ремонтировал примусы, утюги, паял и лудил кастрюли и самовары, делал противни и духовки. В мастерской всегда стоял грохот железа, гул паяльной лампы, пахло горелым машинным маслом, сизый дым стелился под потолком и не мог найти выхода, так как вентилятора не было. От дыма першило в горле, временами становилось трудно дышать.

В мастерскую Леонид старался прийти пораньше, но уже всегда заставал там хозяина, обычно громыхавшего железом или что-нибудь паявшего. В полутемной мастерской язык пламени от паяльной лампы казался особенно ярким, Порфирий Иванович склонялся к самой лампе и тогда чудилось, что ревущее пламя вырывается у его изо рта.

За несколько дней работы на прессах кожа на ладонях омозолела, в нее тонкими прожилками въелось машинное масло, ничем не отмывавшееся, ночами мучительно ныли мышцы рук и суставы. Но Виктор говорил, что это постепенно пройдет, у него первое время так же болели руки.

Штамповали весь день, стараясь сделать как можно больше. Однообразие движений при штамповке превращало работающего в полуавтомат. Положил заготовку, повернул рукоятку пресса вправо, развернул влево, вынул из гнезда матрицы отжатую заготовку, положил новую, снова поворот вправо, затем влево, вынул заготовку, положил новую. И так до бесконечности. Затекали от долгого стояния ноги, начинала кружиться голова, мысли текли какие-то обрывочные, да особенно и задумываться было нельзя — чуть зазеваешь и получается брак. Все внимание нужно было сосредоточить на черном громоздком штамповочном прессе, порой казавшимся каким-то тираном, заставлявшим думать только о нем.