Эмигранты
Шрифт:
— Пойдем отсюда, — потянула Леокадия за руку Леонида. — А то еще привяжется.
Но нищий обернулся и поманил их к себе рукой. И Леонид с трудом узнал в нем генерала Бухтина.
— Идите, идите, мадемуазель, не бойтесь! — голос Бухтина был хриплый, простуженный, в горле у него что-то булькало. — Не пугайтесь моего вида, это, знаете, по причине… по причине пристрастия к водке. Не беспокойтесь, я сейчас трезвый!
— Здравствуйте, Василий Александрович, — неуверенно сказал Леонид. — Как Вы живете?
Этот вопрос самому Леониду показался абсурдным. Ясно было как живет
— Слово «живу», Леничка, ко мне не подходит! Не живу, а прозябаю, доживаю! Вот никогда не думал, что так кончится моя жизнь! Да вы садитесь на скамеечку, я ее сейчас оботру, а то после меня опасно садиться, шизы, извините, могут наползти!
— Сидите, сидите, Василий Александрович, — остановил его Леонид.
— Ну что же, вы молодые, постойте, коли хочется. — Генерал устало опустил голову. — А я вот теперь каждый день сюда хожу, все с Лизой беседую. Все переговорил, все вспомнил, повинился перед ней во всем. Ты, говорю, не сердись, что я таким стал, это я не от того, что тебя не стало. И не сердись на меня за то, что тебе в чужой земле лежать приходится. Не удалась жизнь и все тут! А все потому, что не правильно повернул, не на ту дорогу вышел…
Леониду показалось, что Бухтин забыл о них и говорит сам с собой, отрешенный от всего мира, погруженный в свои мысли. Но Бухтин внезапно резко поднял голову и хитро усмехнувшись, сказал:
— А здорово наши китаезам то вмазали! Туда же — с русскими воевать! Да русский солдат любого в порошок сотрет и, извините, с дерьмом смешает. Вон сколько интервентов на Россию сунулось, а всех русский солдат доконал! Ты что так удивленно на меня смотришь? Думаешь с ума спятил белый генерал? Нет, милок, не спятил, я теперь только правду говорю. Вот другому не скажу, а тебе откроюсь — в жизни я ошибку сделал, что с белыми пошел. Надо было с большевиками идти, сколько наших кадровых военных к ним пошло!
Бухтин опять замолчал, казалось, что он задремал. Над головой тихо шелестели деревья, кладбищенское безмолвие создавало ощущение какой-то отрешенности от всего мира, солнце пронизывало даль и казалось, что светились сами деревья.
— Вот я к такому заключению пришел, — снова прервал молчание Бухтин. — Россия сейчас все сильнее и сильнее становится. Но и врагов у нее все больше. Ты думаешь почему Муссолини да Гитлер к власти пришли? Да потому что их поддерживают антисоветские силы! Они думают выкормить и на Россию натравить! Ведь как никак, а я военную академию окончил, кое в чем тоже разбираюсь! Академик! — горестно хохотнул он. — На стопку ханушки пятаки собираю! А так бы грош им цена, вроде Радзаевского. Впрочем, если врагам России он будет полезен, то и его поддержат. Ты к фашистам то не записался? — глянул Бухтин на Леонида. — Подальше от них держись, мой тебе совет! А вообще, жалко мне вас, молодежь…
— Ну, мы пойдем, Василий Александрович, — робко сказал Леонид, ощущая двоякое чувство к этому несчастному человеку — и жалость и уважение. Показалось, что сейчас его устами говорила совесть Леонида, его самые сокровенные мысли, даже им самим не осознанные.
— Ну, идите, —
Они отошли несколько шагов, когда Бухтин окликнул Леонида.
— Ты извини, — тихо сказал Бухтин, — не хотел при твоей невесте говорить. Дай, сколько можешь, презренного метала. Выпить надо, а не на что. Может найдешь?
Леонид выгреб из кармана все деньги, какие с ним были и отдал генералу.
— Ну, брат, теперь у меня праздник! Может тебе часть вернуть? А, впрочем, не буду. Ты заработаешь, а мне негде взять. Воровать не научился! Все пропил, а совесть не пропью! Это, брат, все, что у меня осталось! Ну, бывай здоров! Спасибо тебе!
— Какой он жалкий и несчастный, — задумчиво сказала Леокадия, когда они отошли далеко от могилы, около которой по прежнему сидел Бухтин. — Неужели он так и погибнет?!
— А он тебя моей невестой назвал, — не отвечая на вопрос Леокадии, сказал Леонид. — А ведь верно, ты же моя невеста! Невеста, невеста, — радостно закричал он.
— Что ты, перестань, — смущенно сказала Леокадия.
— А разве тебе неприятно это слышать?
— Нет, почему, приятно, — повеселела она. — Но ведь это…
— Ты любишь меня? — ощущая необычайно сладостное чувство в груди, спросил Леонид.
— Очень! — глянула ему в глаза Леокадия. — Очень! — повторила она.
— Значит мы скоро поженимся? — все с тем же не утихающим восторгом спросил он.
— Поженимся? — переспросила она. — Разве можем мы мечтать об этом? А на что мы будем жить в будущем?
— Почему у тебя всегда на первом месте мысль о том, на что жить?
— Потому что я смертельно устала от нужды, от вечного беспокойства где достать денег, что бы помочь семье. Ведь, фактически, я и мама содержим всю семью, в отец работает от случая к случаю. Да к тому же и выпивает.
— Но пусть он больше заботится о семье! Почему ты должна жертвовать всем?!
— Не надо, Леничка, об этом! Он мне отец и мне больно, что он такой! Не надо!
Они долго молча шли по аллеям кладбища. Солнце спустилось низко, от деревьев и крестов легли длинные тени, на крыше кладбищенской церкви ворковали толстые голуби. На повороте одной из аллей на них пахнуло ладаном — неподалеку была свежая могила, около которой толпился народ и слышалось погребальное пенье.
Они пробродили по кладбищу почти до глубоких сумерек, изредка перебрасываясь словами, в которых, казалось, была особая значимость, понятная только им двоим.
Как-то, выйдя из мастерской вечером, Леонид столкнулся за углом с высоким бородачом.
— Не узнаешь? — спросил тот. И только по голосу Леонид догадался, что перед ним Арсений Андреев.
— Арсюша, здорово! — обрадовался Леонид. — Ты как сюда попал?! И почему в мастерскую не зашел?
— Я тебя и Виктора здесь поджидал, — сказал Арсений тихо. — Нельзя мне в мастерскую заходить!
— Почему нельзя?
— Я, брат, из отряда сбежал. Боюсь знакомым на глаза попадаться. А Порфирий Иванович узнает, сразу донесет. Тогда мне крышка!
— Так почему же ты сбежал?! Где сейчас живешь? — засыпал Леонид вопросами Арсения.