Эмтегей 85’ Колыма реальная и мистическая
Шрифт:
Дед в это время вернулся с берега и закаркал, усаживаясь за столом, швырнув в сердцах удочку:
– Ничего не понимаю! Как вы столько рыбы наловили? Мёртвая яма, не берёт ни на одну мушку! Зелёную цеплял, красную, потом золотую, нет рыбы вообще.
– Иваныч, это мы с тобой тут туристы приблудившиеся, а для него, – киваю на солнцеподобного, с зажатой в зубах папироской, – тайга – дом родной. Рыбу он в любой луже поймает, а зверя и птицу на голых камнях добудет, не напрягаясь. Ему пропитание в тайге добыть проще, чем тебе холодильник открыть. Вот послушай, чего расскажу про эвенов.
Есть у меня сосед по подъезду сверху, Саня Горяинов. Они с корефаном в прошлом году поехали
«Наловили рыбы, сидим у костра, закусываем, вдруг копыта цокают. Подъезжает абориген верхом на лошади, а за спиной «Винчестер» болтается. Мы с дружком так и опупели. А тот спешился, лошадь навязал, ружбайку в чехол у седла сунул и к нам ковыляет. «Здрасьте!» – говорит. Садится на корточки, молча ухи себе в миску начерпал, и хлебает. Это у них меж собой так принято. Всё, что на столе есть, – всё общее, и разрешения взять еду у них не принято спрашивать. Вещь никакую ни за что не возьмёт, если чужое, а еда у них собственности не имеет – вся общая.
Потом помидорку взял. Изнутри мякоть выгрыз, а шкурку в костёр выбросил.
– Чего ты кожу не ешь? Там все витамины.
– Нет. Нам этого незя. Не полозено нам.
– А-а-а… Ну раз «не полозено»… Слушай, брат, а чё за ружжо у тебя такое диковинное.
– Да… Старое совсем рузьё. Есё отец мои с ним охотилась, а отцу от дедов досталось.
– Можно глянуть?
– Смотри, чево там. Зарязено!
Беру ружбайку, обалдел! Затвор-скоба, колодка латунная. Деревянные детали очень плохи. Видно, что ружью лет сто уже. Смотрю, буквы хорошо читаются: «Model 1895. Winchester», а пониже, мелкими буквами, нечитаемое что-то. Коротенькое ружьишко, лёгкое, прикладистое – ну такая лялечка! Спрашиваю: «Как ствол посмотреть?» Ну, этот «Чингачгук» разряжает магазин, и как-то вся винтовка вдруг от пары движений рассыпалась на несколько частей. Суёт мне отделённый ствол в руки: «На, смотри». Гляжу на свет, а там… Ети его мать! Не канал, а «лунная поверхность»: нарезы ещё видны, но, по всем параметрам, стрелять такое ружьё не может, о чём я и сообщил Чингачгуку.
Тот напрягся, засопел, говорит: «Иди, ставь пустые бутыли на восемьдесят сагов». Пошёл, расставил на камнях тару, ждём, чё будет. Это надо было видеть! Абориген сделал пять выстрелов секунды за три, наверное, и не оставил ни единой целой бутылки! Собрал с пола стреляные гильзы и сунул их в карман. Затем зарядил ружьё снова, и мне протягивает.
Ну, пошёл я, расставил ещё пять бутылок. Целюсь: далеко! Если бы с дробовика, я бы запросто их положил, а с пули – трудновато. Выпулил пять патронов – ни одного попадания. Видел, как одна пуля выбила пыль метрах в двух от бутылки, в которую целился.
– Однако стрелять совсем не умеес…
– Да это ружьё у тебя такое! С таким раздолбанным каналом ствола оно вообще должно не стрелять, а выплёвывать пули под ноги.
– Показать есё, как стрелять нада?
– Чё, патронов не жаль?
– Та… У меня пуль и пороха на дивизию хватит. И масынка для зарядки тозе есть. Да и рузей у меня таких три стуки.
– Да ты чё!!! А продай одну?!
– А мне деньги не нузны. Мне мотоциклетка нада. Тёся болеет, тязело ей на коне в больницу ездить. А в люльке на мотоциклетке я её буду, как сарису, возить.
– Блин горелый! Прям сейчас забирай!
– Сяс не могу, надо оленей в стадо отогнать. Завтра нотью песком за мотоциклеткой приду.
– Так мы сегодня уезжаем!
– Ну и сто. Рузьё забирай, мотоциклетку
– А если скомуниздят?
– Кто? Насы не возьмут. Васы – если возьмут, то пуля в баску прилетит.
Вот так у них, чингачгуков, всё просто. Чуть что – и «пуля в баску». Зато всё по-честному!»
О как, Иваныч! Они дети тайги, люди с другой планеты!
И тут послышался звериный рык, палатка заходила ходуном, и на поляну выполз лохматый, опухший Толик Позин.
Сначала схватился за ручку большого закопчённого чайника, но тут же оставил его в покое. Ему явно требовалась холодная жидкость, а не кипяток. Пошарил мутным, заспанным взором по сторонам, и взгляд остановился на кастрюле с варёной головой налима. Толик взял со стола кружку и зачерпнул из кастрюли бульон. Одним жадным глотком опорожнил её и довольно крякнул. Заулыбался, скорчив гримасу райского блаженства, утер пот со лба, уселся за стол, закинув ногу на ногу, и умиротворённо заурчал, словно сытый кот. Затем притих, ахнул и пристально посмотрел назад, обернувшись через левое плечо.
Лярвы
– Фу ты, блин-малина, опять лярва ко мне присосалась.
– Кто к тебе присосался?
– Да ладно, проехали. Пойду коня привяжу, – и скрылся в кустах за палаткой. Возвращается, застёгивая на ходу ширинку, и громовым голосом просит:
– Парни! Дайте пожрать чё-нить.
– Выбирай. Есть налим вчерашний запечённый, есть хариус сегодняшний, жареный, и уха тоже есть. Можешь есть, – каламбурит Серёга.
Толик садится на скамейку, рассеянно оглядывается по сторонам, затем осторожно берёт хариуса. Пожевав немного, сообщает, что он несолёный, и берётся за налима. Опять не угодили. Запускает клешню в кастрюлю с налимьей головой, отщипывает мясистую щёку и отправляет в рот. Театрально изображает смертельную муку на лице и жалобно так скулит: «Ребят! Может, есть чё-нить бульнуть у нас?» Мы валимся со скамеек от смеха: «Не, Толян! Сухой закон, однако!»
– Да кто же его выдумал-то!
– Генсек наш, начальник партии! – покатывается Лось, схватившись обеими руками за отросшие за лето патлы на голове.
– Умники тут собрались, как я погляжу. Человек умереть может в любую минуту, а им всё смехулёчки…
– Да ладно, – хитро щурится Вася. Чайку с мятой попей, глядишь, и отпустит, если расскажешь, что там тебе привиделось, какая там тебя лярва посетила?
– Насыпай, а там посмотрим.
Вася наливает Толику чай в зелёную кружку и суёт её ему в раскрытую ладонь. Тот посидел с полминуты молча, не двигаясь, затем, по обыкновению, отпил полкружки одним глотком и, заметно погрустнев, уселся завтракать. Мы терпеливо ждём и в полной тишине наблюдаем, как во чреве «повара стратегического назначения» исчезает крупный кусок налима. Вдруг его губы внезапно замерли, а глаза уставились в невидимую для всех, кроме Толика, точку пространства.
– Ну что, Толян, сломался? Слово не воробей, давай, рассказывай.
– Лады. Тока не ржать. Услышу хоть один смехулёчек – умолкаю навечно! – Толик торжественно указал пальцем в небо.
– Всё, давай, не тяни резину.
– Ну, слушайте.
Впервые с лярвой я повстречался ещё на родине, в Вяземском. Мне тогда лет десять было, наверное. Ночью просыпаюсь, глаза открываю и смотрю, как напротив меня на стене ходики тикают. Свет от уличного фонаря падает аккурат на часы, и вижу, стрелки показывают три двадцать. Что-то громко они тикают, думаю, а они всё громче и громче. Уже не тиканье, а грохот, как от грузового состава. И самое главное, тикают-то всё быстрее и быстрее, разгоняются так, что кажется, будто они вот-вот разлетятся по всей комнате на тысячи шестерёнок.