Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Образу гербария сродни также психбольница из песни «Про сумасшедший дом» (1965). Находясь в ней, лирический герой чувствует, что начинает терять свою индивидуальность: «Забыл алфавит, падежей / Припомнил только два», — как в песне «Запомню, оставлю в душе этот вечер…» (1970): «Мне снова учиться писать по слогам, / Забыл алфавит» /2; 522/, - и в том же «Гербарии: «Мой класс — млекопитающий, / А вид… уже забыл». Причем в черновиках последней песни герой констатирует свое превращение в насекомое, подобно тому как в песне «Про сумасшедший дом» он понимал, что становится одним из психов: «Я чувствую, что я “уже”» [1756] [1757] = «Уж мой живот зазеленел, / Как брюшко у жуков» /5; 369/.
1756
Цит. по факсимиле рукописи: Ханчин В. Носил он совесть близко к сердцу: Высоцкий в Куйбышеве. Самара: Парус, 1997. С. 15.
1757
На
И в сумасшедшем доме, и в гербарии герой подвергается опасности со стороны «психов» и «насекомых»: «Не сплю: боюсь — набросятся» = «Страх льется по морщинам»; «Лежу в палате — косятся» = «А я лежу в гербарии <…> Паук на мозг мой зарится»; «Все норовят меня лизнуть — ей-богу, нету сил\» = «Ко мне все набиваются / В приятели-знакомые?3 <.. > Мне с нервами не справиться» (АР-3-6); «Ведь рядом — психи тихие, / Неизлечимые» = «Кругом — жуки-навозники / И мелкие стрекозы». Поэтому герой находится в пограничном состоянии: «Хожу по лезвию ноже» = «Мне впору хоть повеситься» (АР-3-6), — хотя и чувствует себя нормальным человеком: «Я не желаю славы, и / Пока я в полном здравии» = «Пора, пока не мощи я, / Напрячься и воскресть!» (АР-3-6) (ср. этот же мотив в стихоторении Б. Пастернака «Столетье с лишним — не вчера…», 1931: «Итак, вперед, не трепеща / И утешаясь параллелью, / Пока ты жив и не моща, /По тебе не пожалели»).
В обоих случаях герой рассчитывает на постороннюю помощь: «И я прошу моих друзья, / Чтоб кто бы их бы ни был я, — / Забрать его, ему, меня отсюдова!» = «Но кто спасет нас, выручит, / Кто снимет нас с доски?». Вместе с тем в «Гербарии» он понимает, что помощи не будет, и поэтому сам вырывается на свободу.
Многие из только что разобранных мотивов встречаются также в песне «И душа, и голова, кажись, болит…» (1969), где лирический герой, как и в песне «Про сумасшедший дом», находится в психушке: «Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал», — и вновь рассчитывает на помощь извне: «Двести тыщ тому, кто меня вызволит». Сравним: «Но кто спасет нас, выручит…» («Гербарий»), «Неужели никто не решится, / Неужели никто не спасет?» [1758] («Романс миссис Ребус»), «Забрать его, ему, меня отсюдова!» («Про сумасшедший дом»).
1758
Ср. у А. Ахматовой в «Стансах» (1940): «Мне снится страшный сон — неужто в самом деле / Никто, никто, никто не может мне помочь?».
Однако в песне «И душа, и голова…» и в «Гербарии» герой понимает, что нужно самому прилагать усилия, чтобы обрести свободу: «…Ну и я, конечно, попытаюсь. / Нужно мне туда, где ветер с соснами!» = «Но нас свобода вылечит <…> Сорвемся же со шпилечек…» (АР-3-14), — поскольку нахождение в психушке и в гербарии вызывает лишь озлобление: «Не глядите на меня, что губы сжал, — / Если слово вылетит, то — злое» = «Я злой и ошарашенный / На стеночке вишу», — и нервное расстройство: «Эх, вы, мои нервы обнаженные! / Ожили б — ходили б, как калеки» = «Мне с нервами не справиться» (АР-3-6). Поэтому герой пытается сопротивляться: «Смею ли роптать? Конечно, смею!», — несмотря на то, что это вызывает недовольство у других обитателей гербария (то есть той же психушки): «Лишат: “С ума вы спятили, / О чем, мол, свиристели? / Вон ваши все приятели / На два гвоздочка сели» /5; 369/. И ровно это же будут говорить ему в стихотворении «В стае диких гусей был второй…» (1980): «А кругом гоготали: “Герой! / Всех нас выстрелы ждут вдалеке». В песне героя формально убеждают шмели и другие насекомые, а в стихотворении — гуси. Причем если гуси гоготали, то есть смеялись, то в «Гербарии» герой говорит: «Все надо мной хихикают» (АР-3-20). Здесь же он призывает: «Сорвемся же со шпилечек, / Сограждане-жуки!» (АР-3-14). А в стихотворении «второй» «всегда вырывался вперед», поскольку «мы все живьем приколоты / Калеными иголками» (АР-3-14) и «всех нас выстрелы ждут вдалеке» (АР-4-40).
***
В 1976 году Высоцкий завершает и свое самое масштабное произведение, посвященное теме пыток, — трилогию «Ошибка вышла», «Никакой ошибки» («Диагноз»), «История болезни».
Ее появлением мы в значительной степени обязаны Михаилу Шемякину: «Эта песня [ «Ошибка вышла». — Я.К.] была создана после того, как я рассказал Володе о репрессиях против петербургской интеллигенции в начале 60-х годов. Мне самому довелось побывать в печально знаменитой клинике Осипова. Там над людьми проводили совершенно ужасающие эксперименты. Я никогда не забуду, как меня и, впрочем, многих других приводили в специальную комнату, привязывали к кровати, подсоединяли к голове и телу электроды [1759] , делали инъекцию, надевали наушники и после того, как перед кроватью устанавливали щит с огромным количеством лампочек, — тушили свет. В темноте с огромной скоростью начинали мигать лампы, и откуда-то из глубины раздавался голос. Несмотря на всю трагичность ситуации, на меня это производило несколько комичное воздействие. Дело в том, что исполнитель, скорее всего в силу своей безграмотности, просто коверкал слова и ставил неправильные ударения. <…> Помню, Володю буквально потряс рассказ об одном взбунтовавшемся военном, который, не выдержав пыток и напихав яблок в рот, задохнулся» [1760] .
1759
Данная ситуация уже была подробно описана Высоцким в «Дельфинах и психах» — задолго до знакомства с Шемякиным. В частности, один из «китообразных» говорил профессору, ранее ставившему над ними опыты: «Напрасно, стараетесь,
1760
Шемякин М. Жизнь адекватна творчеству // Русские в Америке: Книга судеб / Сост. В. Левин. Минск: «ИнтерДайджест»; Смоленск: ТОО «Эхо», 1996. С. 397 — 398.
Еще раньше, находясь в вынужденной эмиграции, Шемякин рассказал, что все его беды начались с «Ленинградской средней художественной школы имени Репина. Нас была группа молодых художников, интересующихся старинным искусством. Грюневальдом. Кранахом. Гентским алтарем. До икон еще не доходило, но нам уже угрожали: не то копируете, не так копируете. А в одну страшную ночь дюжие санитары из бывших уголовников выволокли из постелей несчастных ребят, моих друзей, запихали их в кузов санитарной машины и отвезли в психушку, откуда через шесть месяцев они вышли совершенными инвалидами. Я тоже был арестован. На допросах присутствовал врач-психиатр. Он дал то заключение, которое требовалось. На следующий день я был скручен и брошен в экспериментальную клинику, где врачи ходили в военной форме, а новые препараты проверялись на людях. После этого “лечения” у меня ходуном ходили руки, и полтора года я вообще не мог работать» [1761] [1762] .
1761
Езерская Б. Мастера. Книга вторая. Интервью и эссе. Ann Arbor (Michigan): Эрмитаж, 1989. С. 156–157.
1762
Ср. в песне «Ошибка вышла»: «Раздели донага» /5; 390/.
А самый подробный рассказ Шемякина о пребывании в психушке содержится в его книге воспоминаний о Высоцком «.Две судьбы»: «Ехали мы долго, меня везли в психбольницу имени Скворцова-Степанова, прозванную в народе “Скворечником”. Видя, что я не буйный, не кусаюсь и не пытаюсь выпрыгнуть на ходу из машины, санитары сняли с меня кожаные ремни, которыми я был связан.
Через несколько дней обнаружив, что мое психическое расстройство носит необычный характер (сам в полном сознании, а рисует чушь), меня перевезли в специализированную психиатрическую клинику им. В.П. Осипова при Военно-медицинской академии. В этой клинике на разных отделениях в этот же момент находились на “лечении” трое моих знакомых: скульптор Нежданов, скульптор Титов и художник Арефьев. В общем, ни одна психиатрическая лечебница интеллектуалами обделена не была. Отделений было три: буйное, беспокойное и тихое. Полгода я провел на беспокойном отделении, среди шестидесяти восьми пациентов клиники с ярко выраженными характерными особенностями душевных расстройств и психозов.
Чем меня кололи, какими препаратами накачивали, я мог догадываться только по ухудшающемуся день ото дня состоянию моего организма и затуманившемуся сознанию. Помнится одна из процедур, сначала меня изрядно напугавшая.
Раздетого догола меня98 “прикручивали” к операционному столу, над которым висел гигантский вогнутый зеркальный отражатель, весь испещренный тончайшими неоновыми лампами различных геометрических форм. Затем, смазав меня с головы до ног какой-то жидкостью, прикрепляли к волосам и телу электроды. В результате я весь был обмотан проводами, которые, в свою очередь, были подключены к металлическим шкафам — агрегатам с множеством счетчиков. На голову мне надевали наушники, затем я получал несколько внутривенных инъекций, после которых сознание слегка размывалось, и оставляли меня одного в кромешной темноте. В наушниках раздавался негромкий мужской голос, монотонно бубнящий тексты, состоящие из обрывочных фраз: “Абстрактная живопись. Импрессионизм. Враг, враг, кругом враги… враги… кругом…”.
Этот усыпляющий бубнеж время от времени прерывался оглушительными воплями: “Мать! Мать Отчизна!!! Родина! Родина!! Родина!!!”. И вместе с оглушающими воплями, раздающимися в туго прижатых к ушам наушниках, от которых, казалось, может разлететься череп, окружающая меня темнота взрывалась ослепительными разноцветными зигзагами, кругами, квадратами и пересекающимися линиями, вспыхивающими и многократно повторяющимися в овальном зеркале отражателя. И снова темнота, в голове сумбур из разноцветных линий и многоугольников, а в наушниках монотонное чтение обрывочных текстов… И так много, много часов подряд.
<…>
Моей матери удалось меня спасти от трехлетнего “лечения”, взяв через шесть месяцев на поруки как инвалида. Иначе этих мемуаров могло и не быть» [1763] .
Под впечатлением от этих рассказов Высоцкий создал трилогию «История болезни» и, как почти все свои песни, наполнил ее личностным подтекстом: он рассказывает в образной форме о мучениях, которым его подвергает власть.
Как говорит Людмила Абрамова, Высоцкий «боялся только двух вещей: закрытых пространств и людей в белом. Уколы, например, наводили на него панический ужас» [1764] . Закрытое пространство — это вариация тюрьмы, то есть несвободы, в которой часто оказывается лирический герой («Кого-то запирают в тесный бокс») и с которой у Высоцкого ассоциировалась вся советская действительность. Отсюда — распространенный в его поэзии мотив замкнутого круга («Неужели мы заперты в замкнутый круг? / Только чудо спасет, только чудо!», «Толпа идет по замкнутому кругу»). А люди в белом у него также ассоциировались с насилием, поскольку являлись олицетворением власти: «Глядь — человек идет, на ходу читает — хвать его, и в смирительную — не читай на ходу, читай тайно. На ходу нельзя. Такой закон. Нарушил — пожалте тюрьма и надзиратели в белых халатах» («Дельфины и психи» /6; 39/).
1763
Высоцкий В., Шемякин М. Две судьбы. 2-е изд., испр. СПб.: Вита Нова, 2012. С. 248 — 249.
1764
Цит. по: Козаровецкий (Абычев) В. Кольцо // В поисках Высоцкого. Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2017. № 29 (июль). С. 82.