Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Перед тем, как обратимся непосредственно к сюжету трилогии, заметим, что центральная ее мысль: «Ведь вся история страны — / История болезни».
– уже высказывалась в концовке «Баллады о манекенах» (1973): «Болезни в нас обострены. / Уже не станем мы никем», — что в свою очередь напоминает песню «Спасите наши души!» (1967): «Нам нечем!.. Нам нечем!.. / Но помните нас!».
А со второй серией медицинской трилогии — песней «Никакой ошибки»: «Да, мой мозг прогнил на треть! / Ну а вы здоровы разве? / И у вас найдешь по язве, / Если очень захотеть» /5; 406/, - перекликается черновой вариант «Лекции о международном положении» (1979): «В Америке ли, в Азии, в Европе ли / Повсюду мрут, да кто теперь здоров1?» (АР-3-137). Причем люди — не только больные, но и нервные: «Наше населенье на две трети — / Люди нервные» («Я уверен, как ни разу в жизни…», 1969 /2; 180/), «Все ужасно нервные, дамочки в истерике» («В Азии, в Европе ли / Родился озноб…», 1969; С4Т-3-298). Отсюда и образ психов в целом ряде произведений, начиная с песни «Про сумасшедший дом» и заканчивая «Письмом с Канатчиковой дачи». И именно поэтому «вся история страны — история болезни».
Вообще тема всеобщей болезни — как метафора неизлечимости советского общества и всего мироздания («Да и создатель болен был, / Когда наш мир творил»; АР-11-58) — уже разрабатывалась
1765
Подобный образ концерта как метафора безвременья, сходная с гамлетовским мотивом «век расшатался», два года спустя встретится в песне «Надо уйти» (1971) в сочетании с мотивом замкнутого круга: «В оркестре играют устало, сбиваясь. / Смыкается круг — не порвать мне кольца!».
И еще одна параллель: «В Азии, в Европе ли / Родился озноб» (1969) = «И мир ударило в озноб / От этого галопа» («Пожары», 1977). Поэтому и лирического героя часто знобит: «Ох, знобит от рассказа дотошного» /2; 13-4/, «Я проснусь — липкий пот и знобит» /2; 227/, «И по коже озноб, / И заклинен штурвал, / И дрожал он, и дробь / По рукам отбивал» /5; 44/, «Меня опять ударило в озноб» /5; 226/. А в песне «Ошибка вышла» встречаются разные вариации этого мотива: «Дрожал всем существом своим» /5; 77/, «Мой доктор перешел на ты: / “Уйми дурную дрожь, / Здесь отдохнешь от суеты / И дождик переждешь!”» /5; 375/, «Поставил жирный крест на мне, / Меня заколотило» /5; 372/.
***
В песне «Ошибка вышла» отношения между лирическим героем и властью представлены в форме допроса, причем весьма своеобразного: его ни о чем не спрашивают, а просто насильно исследуют его душу и тело, записывая результаты «исследования» в протокол. Впрочем, всё это было предсказано еще в стихотворении «Я тут подвиг совершил…» (1967), где с героем формально разговаривает японский репортер: «Мы, — говорит, — организм ваш изучим до йот» (АР-10-16). А девять лет спустя то же самое скажет главврач: «И вас исследовать должны / Примерно месячишко»10– 2.
В самом начале песни герой говорит: «Я был и слаб и уязвим^3, / Дрожал всем существом своим, / Кровоточил своим больным, истерзанным нутром», — а в черновиках он говорит о своем самочувствии во время пыток: «Меня рвало, мутило» /5; 387/. Этот же мотив встретится в черновиках «Аэрофлота»: «И так я склонен к панике и рвотам» (С4Т-1-287), — а восходит он к наброску 1972 года: «Я пугливый, чуть что — задрожу» («Я загадочный, как марсианин…»; АР-2-103). Для сравнения — в «Беге иноходца» лирический герой говорил: «Мне набили раны на спине, / Я дрожу боками у воды». А в песне «Ошибка вышла» он «дрожал всем существом своим <.. > И от корней волос до пят / По телу ужас плелся», подобно главной героине «Песни мыши»: «И так от лодыжек дрожу до ладошек <.. > Ну вот — я губами зацокала / От холода и страха» («дрожал» = «дрожу»; «от корней волос до пят» = «от лодыжек… до ладошек»; «ужас» = «страха»), — и лирический герой в черновиках «Песни-сказки про нечисть» (1966): «Страшно, аж жуть! / Ажно дрожу!» /1; 525/. Да и в одном из последних стихотворений — «Общаюсь с тишиной я…» (1980) — он скажет: «От смеха ли, от страха ли / Всего меня трясет» (напомним, что так же «трясло» и всю страну в стихотворении «В Азии, в Европе ли / Родился озноб…»: «Не поймешь, откуда дрожь — страх ли это, грипп ли»). Процитируем также черновик «Таможенного досмотра» и «Конец охоты на волков»: «И смутный страх мне душу занозил» (БС-18-27), «Тот, кого даже пуля догнать не могла б, / Тоже в страхе взопрел и прилег, и слаб».
Этот же страх испытывают все советские люди: «И ужас режет души / Напополам!» («Спасите наши души», 1967; причем уже в черновиках «Нинки-наводчицы» лирический герой говорил: «Душа сегодня — пополам почти!» /1; 396/), «И страх мертвящий заглушаем воем» («А мы живем в мертвящей пустоте…», 1979), «Мы — тоже дети страшных лет России» («Я никогда не верил в миражи…», 1979).
102 РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 11.
103 А черновой вариант этой строки — «Я жалок был и уязвим» (РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 2) — буквально повторяет автохарактеристику лирического героя из стихотворения «Вы учтите, я раньше был стоиком…» (1967): «Я был жалок, как нищий на паперти».
Теперь вернемся еще раз к строкам «Кровоточил своим больным, / Истерзанным нутром». Об этой своей «болезненности» поэт говорит постоянно: «И усталым больным каннибалом, / Что способен лишь сам себя есть, / Я грызу свои руки шакалом…» /2; 227/, «Я болею давно, а сегодня помру / На Центральной спортивной арене» /3; 57/, «И гулякой больным всё швыряют вверх дном» [1766] , «Больных детей / Больной отец, / Благих вестей / Шальной гонец» /4; 0 54/.
У Высоцкого действительно было «больное и истерзанное нутро» — как в прямом, так и в переносном смысле. Актер Театра на Таганке Виталий Шаповалов рассказал о таком эпизоде: «Как-то я говорю Володе: “Ты знаешь, что-то печень запела! Наверное, звонок прозвонил…”. А он: “Что ты, Шапен, — заодно место держишься, за печень. У меня живого места нет!”» [1767] [1768] .
1766
Вариант исполнения «Баллады о брошенном корабле»: Москва, у Валентина Савича, июль 1971. Шаповалов
1767
соцкого», 1995. С. 181.
1768
Белорусские страницы-12. Владимир Высоцкий в воспоминаниях современников. Минск: ООО «Ковчег», 2004. С. 90.
В самом деле, по словам режиссера Одесской киностудии Владимира Мальцева: «У него почки не работали, у него печень никуда. Желудок у него — язва откровенная, и двенадцатиперстной кишки»16. А вот что рассказывал коллекционер Михаил Крыжановский: «…уже с 0968 года, когда у него нашли язву двенадцатиперстной кишки, мать его всё время стонала — какой он насквозь больной. Сам он лечился столько и столько раз бывал в больницах, что все диву давались, какой он живучий» [1769] . Как говорил врач Центрального госпиталя МВД Герман Баснер, в 0970 году «мы лечили Высоцкому язву двенадцатиперстной кишки, и она довольно быстро зарубцевалась» [1770] . Помимо того, у Высоцкого была язва желудка: «Мы жили напротив киностудии, — вспоминает Петр Тодоровский об одесских съемках в «Опасных гастролях», — а у Володи была язва желудка, он забегал к нам, и моя жена ему варила то манную кашу, то овсяную» [1771] . Об этом же пишет Давид Карапетян: «По всей видимости, Володя еще страдал и язвой желудка — у него начался приступ. Да какой! Он прямо-таки взвывал от боли. <.. > В такси Володе стало плохо. Видимо, снова открылась язва — появилась кровавая пена, какая-то желчь» [1772] [1773] . Поэтому в черновиках «Истории болезни» будет сказано: «.. Что язва — нервная болезнь / Интеллигентов вшивых» /5; 372/, «Моя кишка пока тонка / Для острых ощущений» /5; 407/, «Но слышу снова: “Вы больны, / У вас, любезный, кишка, / Вы не сидеть — лежать должны / Примерно месячишко”. <.. > Пока кишка моя тонка / Для колбасы салями, / Хоть эта самая кишка / С двенадцатью перстами» /5; 399/.
1769
Крыжановский М. О ленинградских, и не только, записях Высоцкого // Белорусские страницы-8. Владимир Высоцкий. Воспоминания. Исследования. Из архивов В. Тучина, Б. Акимова, Л. Черняка. Минск, 2002. С. 76.
1770
Перевозчиков В. Неизвестный Высоцкий. М.: Вагриус, 2005. С. 209.
1771
Петр Тодоровский: «В любимой работе возраста не замечаешь» / Беседовал Андрей Кравченко // Аргументы и факты в Украине. Киев, 2008. 27 авг. (№ 35). С. 3.
1772
Карапетян Д. Владимир Высоцкий: Воспоминания. 2-е изд., доп. М.: Захаров, 2005. С. 180, 185.
1773
Полока Г.И. Встреча со зрителями в кинотеатре «Космонавт» (Ленинград, 20.03.1983). Стенограмма // Украинский вестник. Из архива Леонида Никитовича Фурмана-2. Донецк, 2008. № 17 (окт.).
Выражение кишка тонка обыгрывается и в посвящении А. Кацаю (22.07.1979): «Нет! Не за тем, что ощущаю лень я, / А просто потому — кишка тонка». Чуть раньше, в черновиках «Письма с Канатчиковой дачи» (1977), об одном из своих двойников (Рудике Вайнере) Высоцкий написал: «У него — психоз и язва, / Он сидит на твороге» (С5Т-4-252). И уже буквально за месяц до смерти он скажет Геннадию Полоке: «Если мне будет тяжело — у меня что-то с желудком, и я слягу, то пусть эту роль [в фильме «Наше призвание. — Я.К.] играет Ваня Бортник»11! А в июле 1969 года Высоцкий пережил клиническую смерть. «Я познакомился с Высоцким в 69-м, он лежал в нашем институте Склифосовского, — вспоминает врач-реаниматолог Леонид Суль-повар. — Был в очень тяжелом состоянии после желудочного кровотечения» [1774] . По версии Валерия Золотухина (запись от 26.07.1969), дело обстояло по-другому: «24 июля был у Высоцкого с Мариной. Володя два дня лежал в Склифосовского. Горлом кровь хлынула. Марина позвонила Бадаляну. Скорая приехала через час и везти не хотела — боялись, умрет в дороге. Володя лежал без сознания на иглах, уколах. Думали — прободение желудка, тогда конец. Но, слава Богу, обошлось. Говорят, лопнул какой-то сосуд. Будто литр крови потерял и долили ему чужой» [1775] [1776] . Позднее этот факт найдет отражение в «Истории болезни»: «И — горлом кровь, и не уймешь».
1774
Перевозчиков В. Так умирал Высоцкий // Столица. М., 1990. № 1 (авг.). С. 42.
1775
Золотухин В. Секрет Высоцкого: Дневниковая повесть. М.: Алгоритм, 2000. С. 76 — 77.
1776
Таким же одуревшим от рвенья выведен «огромный лоб»: «Вздохнул осатанело <…> А он зверел, входил в экстаз».
Если же говорить о переносном значении строк «Кровоточил своим больным, / Истерзанным нутром», то здесь приходит на память целый ряд цитат, например: «Гвозди в душу мою / Забивают ветра» («Баллада о брошенном корабле»), «Поэты ходят пятками по лезвию ножа / И режут в кровь свои босые души» («О поэтах и кликушах») и др.
Вместе с тем следует отметить амбивалентность образа лирического героя в медицинской трилогии: ее первая серия («Ошибка вышла») начинается с признания героя в своей «слабости и уязвимости» и в том, что он «кровоточил своим больным, истерзанным нутром», а третья серия («История болезни») — с его утверждения о своем абсолютном здоровье: «Я был здоров, здоров, как бык, / Здоров, как два быка» (причем в одном из черновых вариантов герой и сам констатирует эту амбивалентность: «Я болен — и здоров, как бык, / Как целых два быка» /5; 382/). В промежутке же между ними была вторая серия («Диагноз»), где герой вновь говорил о своем здоровье («Я здоров, даю вам слово, только здесь не верят слову»), но вместе с тем признавался как в физических недугах («Да, мой мозг прогнил на треть»), так и в проблемах нематериального характера: «Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной». Однако независимо от того, считает ли он себя здоровым или больным, его подвергают пыткам (в первой серии) и насильственной операции (в третьей).