Эндшпиль Маккабрея
Шрифт:
— Хорошо, мистер Крампф, — сказал я, — но не сильно отыгрывайтесь на нем, будьте любезны? То есть я довольно-таки готов к «ки вив», [117] изволите ли видеть.
Он еще раз смачно хмыкнул — или, возможно, рыгнул — и повесил трубку. Затем повесил трубку кто-то еще. Может быть, просто-напросто гостиничная телефонистка, только вот звук был не совсем правильный. Потом повесил трубку я и тоже угостился отрыжкой, после чего лег спать.
В ту ночь больше ничего не случилось, если не считать того, что я сильно беспокоился. Крампф заработал свои миллионы не стариковским пьянством; чтобы стать миллионером, потребны мозги, беспощадность и некий червячок в мозгу. У Крампфа все это имелось, он был умнее меня — и гораздо зловреднее. Все это было как-то не так. Кишки мои стонали и ворчали —
117
Кто идет? (оклик часового, искаж. фр.)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Но ныне я очнулся, столь смущен,
Как будто поскользнулся и упал,
Расставшись с тем, чем был я до сих пор,
И уцепиться ни за что не смог, —
Я понял, что покинул этот мир,
Когда разверзлась бездна подо мной,
Средь нерожденных в будущих веках...
118
Перевод е. Галахова.
Стояло воскресенье, однако вы бы ни за что этого не подумали — судя по тому, что происходило, когда я добрался до Литтл-Рока, штат Арканзас. Имел место какой-то протест: как обычно, коротко стриженные парни в темно-синем, скучая, мутузили длинноволосых парней в голубых джинсах; длинноволосые называли стриженых «свиньями», кидались камнями и прочим. Как все это грустно. Сказал же сто лет назад один русский: эти люди верят, что они врачеватели общества, а на деле они всего лишь болезнь. Уличное движение намертво замерло, и в нескольких машинах впереди я различал небесно-травяной «бьюик», завязший в море длинных волос и процветающих полицейских дубинок.
Я заглушил двигатель и задумался. Какого дьявола Крампфу понадобилось входить в такие расходы и хлопоты и через половину континента сопровождать автомашину, которую никому в здравом уме не придет в голову красть? Причем сопровождать ее таким причудливо косвенным манером? Отставив в сторону крепкую вероятность того, что Крампф попросту спятил, я решил, что он, должно быть, проболтался кому-нибудь о лишнем куске холста, который надлежало таить в машине, — разумеется, это само по себе уже говорит, что у него не все дома, — а теперь жалеет. Хуже того, он может играть в какую-то игру поглубже и похитрее, что будет в согласии с его импровизированным посланием почти августейшему Одноклассничку. Едва ли он догадается о том заказце на убийство, который вверил мне Мартленд, но вполне способен счесть меня — по иным причинам — несколько избыточным, а также — угрозой его безопасности. «Лукаво сердце (человеческое) более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» — возоплял Иеремия XVII:9, а как вы знаете, Иеремия XVII:9 великолепно умел прозревать такие штуки, помимо того, что сам был отчасти полоумен.
Ассортимент моей частной лавочки беспокойств и жимов очка всем этим был значительно дополнен; я поймал себя на тоске по крепкой правой руке Джока и его пятерне, отделанной латунью. Интрига отчетливо сгущалась; если мне вскорости не удастся завладеть ложкой, которой кашу можно будет размешать, почти наверняка мне грозит, что каша эта пригорит ко дну. А вероятно — припечет донышко и мне. Где же тогда окажется достоп. Ч. Маккабрей? Ответ на это был нерадостен.
Транспортный поток стронулся с места после того, как всех заинтересованных тщательно отмутузили, переколотили и облаяли, и «бьюик» не попадался мне больше на глаза до переправы шауни [119] через Северную Канадскую реку, где я заметил, как он затаился на боковой дороге. Я остановился у следующей заправочной станции (здесь бензин называют газом —
119
Шауни — индейское племя алгонкинской группы.
Но то, что я разглядел, заставило меня раззявить рот и залепетать, аки домохозяйка, завидевшая по телевидению стиральный порошок «Даз (ослепляет белизной!)»; две или три секунды спустя я уже был в двадцати милях ниже по дороге — сидел на краешке постели в номере мотеля и сосал виски, пока ход моих мыслей не спрямился. Машина была та же самая — по крайней мере, номера остались прежними, — но за ночь она утратила глубокую вмятину в бампере, приобрела комплект белобоких покрышек и другую радиоантенну. Водитель потерял несколько стоунов в весе и стал худосочным унылым язвенником. Рот его напоминал прорезь копилки. Короче говоря, совершенно не та машина. Значение открытия оставалось неясным, но приапически торчало одно: это никак не могло оказаться переменой к лучшему. На дела Ч. Маккабрея кто-то затрачивает массу времени, усилий и средств, и этот «кто-то» — со всей очевидностью не «Общество помощи недееспособным пенсионерам». Глупец тут, может, и не испугался бы, но я был для этого недостаточно глуп. Поистине сообразительный парнишка, с другой стороны, бросил бы все и на полных парах помчался бы домой, но я был и не очень сообразителен.
Поэтому сделал я вот что: покинул мотель, сообщив, что вернусь после обеда (и расплатившись по счету, естественно) и окольными путями двинулся в самое сердце Оклахома-сити. Прибыл туда усталым и мрачным.
Не очень близко к центру я отыскал солидный и надежный отель, который не выглядел так, будто способен сознательно дать приют очевидным разновидностям «барбузов» [120] или наемных убийц. Заехал в подземный гараж и подождал, пока ночной служитель не истощит весь свой запас восхищенных «ятей», после чего сообщил ему, что «роллс» участвует в «Конкур д'Элеганс» компании-производителя в Лос-Анджелесе на следующей неделе и его ненавистный соперник не остановится ни перед чем, лишь бы только помешать моему движению на запад и испортить шансы автомобиля на успех.
120
Филер (искаж. фр.).
— Что бы вы сделали, — гипотетически спросил я, — если бы посторонний человек предложил вам денег, только чтобы пять минут посидеть в салоне, пока вы сходите и посидите у себя в кабинете?
— Ну, сэр, — ответил он, — я б, наверно, помахал перед ним этим старым разводным ключиком и велел утаскивать отсюда свою задницу, а потом позвонил бы портье наверху, а потом, утром, я как бы сообщил вам, сколько денег он мне предлагал, понимаете, к чему я, сэр?
— И впрямь понимаю. Вы явно — дружище капитальный. Если даже ничего не случится, я предположу — утром, — что вы отказались от, скажем, пяти э-э... дубов, что скажете?
— Спасибо,сэр.
Я поднялся на лифте — или подъемнике — и взялся за обработку портье. До блеска отдраенный, раздражительный малый в таком костюме, который могут — или предпочитают — покупать только портье. Изо рта у него пахло чем-то нездоровым и, возможно, незаконным. Мой багаж он изучил, как ростовщик в ломбарде, после чего сварливо признал, что у них имеется свободный номер с ванной; однако оттаял он довольно быстро, увидев мой дипломатический паспорт и пятидолларовую купюру, которую я небрежно забыл внутри. Малый едва потянул деньги к себе, как я прижал бумажку своим изящной лепки указательным пальцем. После чего перегнулся через стойку и понизил голос:
— То, что я сегодня здесь, не знает никто, кроме нас с вами. Вы следите за ходом моей мысли?
Портье кивнул; наши пальцы не отпускали купюру.
— Следовательно, любой, кто вздумает мне звонить, будет пытаться меня засечь.Вы по-прежнему следите?
Он по-прежнему следил.
— Стало быть, никто из моих друзей даже не станет пытаться связываться со мной здесь, а враги мои состоят в политической партии, цель которой — свержение Соединенных Штатов. Так что вы сделаете, если кто-нибудь мне позвонит?