Эоловы арфы
Шрифт:
– Впустите их.
– Энгельс показал на окно.
– Всех?
– Да, всех. И дайте, пожалуйста, нам позавтракать.
Когда служанка вышла, Энгельс спросил Мирбаха:
– Как ты думаешь, может Комитет пойти на то, чтобы арестовать меня?
– Может, - уверенно ответил Мирбах.
– Я видел сегодня их лица, перекошенные злобой и страхом. Люди с такими лицами способны на все.
– Засадят в тюрьму и оставят там пруссакам как искупительную жертву, как плату за свои революционные грешки, - вслух размышлял
– Именно так!
– подтвердил Мирбах.
Служанка, за эти четыре дня проникшаяся глубокой симпатией к молодому славному квартиранту, поняла, что пришедших вооруженных людей не надо бояться, что можно с ними далее не очень-то и церемониться, ибо это свои. Она вышла на крыльцо, сказала, что господин Энгельс примет их через полчаса, и пошла подавать завтрак.
Энгельс разгадал ее хитрое самоуправство, но, подумав, что еще не известно, захочется ли ему есть после визита золингенцев, не стал протестовать, лишь постарался побыстрее разделаться с завтраком.
...Золингенцы ввалились гурьбой. Они действительно были возбуждены, и ожидание не охладило их. Они отказались сесть и стояли у дверей. Увидев Мирбаха, рабочие совсем вышли из себя. Один с какой-то серой бумагой в руках сделал шаг вперед и почти крикнул Энгельсу:
– Вы принимаете у себя этого человека?! Вы сидите с ним за одним столом?! А вот это видели?..
Он распахнул бумажный лист и сделал еще шаг навстречу Энгельсу. Оказалось, на листе крупным шрифтом напечатан текст приказа Мирбаха.
– Я это знаю, - спокойно сказал Энгельс.
– Знаете?
– удивился рабочий с плакатом.
– Ну тогда узнайте и то, что мы не допустим вашего изгнания из города. Мы требуем, чтобы вы остались. А этот господин, - рабочий презрительно кивнул в сторону коменданта, - пусть знает...
– Товарищи, - перебил Энгельс, - Отто Мирбах не мог поступить иначе. Он честный, опытный, смелый офицер. Вы могли потерять и его, и меня. Уйду только я один. Без меня, но с Мирбахом вам будет все-таки лучше, чем без меня и без Мирбаха.
Рабочие слушали внимательно. Но их главная цель состояла не в том, чтобы заявить Энгельсу о готовности защищать его, и не в том, чтобы узнать его мнение о происшедшем. У них было поручение пригласить Энгельса в отряд, чтобы именно там выслушать его и сообщить о самой решительной поддержке.
Когда Энгельс кончил говорить, рабочие сказали, что весь отряд вот уже целый час с нетерпением ждет его. Энгельс не заставил упрашивать себя.
– Очень рад! Я готов. Но и Мирбах тоже пойдет с нами.
Через полчаса они были в расположении отряда - в здании казино, наскоро переоборудованном под казарму. Золингенцы встретили Энгельса восторженно. Аплодировали, приветственно поднимали ружья, кричали:
– Энгельс! Мы с тобой!
– Да здравствует "Новая Рейнская газета"!
– Долой комитет предателей!
– Энгельс!
– Долой Хёхстера и Мирбаха!
– Энгельс! Энгельс! Энгельс!
Посредине зала соорудили из скамеек трибуну и попросили командира отряда и Энгельса подняться на нее.
Первым говорил командир. Он выразил возмущение отряда трусливым и подлым поведением Комитета; он сказал, что если дело пойдет так и дальше, то пусть Энгельс примет командование и ведет отряд на юг, в Баден и Пфальц, где начинается настоящая революционная борьба с оружием в руках.
Кончил он едко:
– Я не знаю, зачем и почему здесь оказался господин Мирбах. Но если уж он здесь, то мы ему скажем: весь отряд золингенцев, каждый боец отряда готов защищать Энгельса даже ценой своей жизни. Передайте это своему Комитету, дабы ваше пребывание здесь не оказалось бесполезным.
Потом выступил Энгельс. Он повторил то, что сказал рабочим у себя на квартире, прежде всего защитив Мирбаха, объяснив, что его поступок продиктован необходимостью выбора наименьшего зла.
Рабочие безоговорочно верили Энгельсу, и их отношение к Мирбаху сразу переменилось. Кто-то даже крикнул, чтобы он тоже поднялся на трибуну и выступил, но комендант отказался из опасения, что ото может быть использовано против него Комитетом.
Энгельс, глядя в смелые и восторженные лица слушателей, говорил:
– Знайте, рабочие Золипгена, знайте, бергские и маркские рабочие, проявившие ко мне такое расположение и такую привязанность, что теперешние события в Эльберфельде - только пролог другого, в тысячу раз более серьезного движения, в котором дело будет идти о ваших кровных интересах.
Он обвел взглядом весь зал, сорвал с шеи красный шарф и, взметнув его над своей темно-русой головой, бросил последнюю фразу:
– Это новое революционное движение будет результатом нынешнего, и, как только оно начнется, я - в этом вы можете быть уверены!
– подобно всем моим товарищам по "Новой Рейнской газете", тотчас окажусь на своем посту, и уж тогда-то, - он потряс над головой шарфом, - никакие хёхстеры и никакие другие силы в мире не вынудят меня оставить мой пост.
Когда восторженный шум несколько утих, Энгельс - глаза его азартно и озорно поблескивали - сказал Мирбаху и командиру отряда:
– Есть у меня один недурной замысел... Ведь я до сих пор не получил официального извещения о решении Комитета, значит, пока я не лишен моих полномочий и еще не поздно мой замысел осуществить. Это было бы прекрасным прощальным подарочком Комитету от редактора "Новой Рейнской газеты"!
– Что ты задумал?
– спросил Мирбах.
– Мне рассказывали ваши золингенцы, - сказал Энгельс командиру отряда, - что после налета на цейхгауз в Грефрате там осталось немало и оружия, и боеприпасов, и обмундирования. Вот бы еще разок наведаться!