Эоловы арфы
Шрифт:
– Отличная мысль!
– воскликнул командир.
– Да, - согласился и Мирбах.
– Ведь на вчерашний смотр многие пришли с совершенно негодным оружием, а кое-кто с пустыми руками. Но учтите, что цейхгауз теперь наверняка усиленно охраняется.
– Сколько вам надо бойцов?
– с готовностью на все спросил командир.
– Я думаю, - сказал Энгельс, - человек сорок всадников было бы достаточно.
Командир тут же опять вскочил на трибуну и крикнул:
– Золингенцы! Кто из вас хочет под командованием Фридриха Энгельса принять участие в одном боевом деле?
Зал снова загудел. И там и тут, вблизи и вдали, всюду - руки, руки, руки... Молодые и старые, красивые и скрюченные трудом, белые и уже навсегда потемневшие от жара плавильных печей, решительно сжатые словно для удара в кулаки и с яростно растопыренными пальцами, будто готовые схватить то самое оружие, что хранится в Грефрате...
С трудом удалось сдержать всех желающих и отобрать сорок человек. Помогло лишь то, что иные рабочие не умели ездить верхом.
Своим помощником Энгельс взял Карла Янсена, брата Иоганна Янсена члена Союза коммунистов, одного из руководителей Рабочего союза в Кёльне.
До Грефрата добрый час хорошей езды... Возбуждение, охватившее Энгельса с утра, не проходило. Оно поддерживалось и надеждой еще хоть что-то сделать для восстания, и злостью на Комитет, желанием насолить ему, и сознанием того, что хотя вот и последние часы участия в восстании, но кое-что еще впереди, кое-что еще может выгореть... И всю дорогу до Грефрата в цокоте копыт его лошади Энгельсу слышалось одно и то же: pug-no, pug-nas, pug-nat... Я сражаюсь, ты сражаешься, он сражается...
Едва впереди показалось расположенное на окраине мрачное здание цейхгауза, Энгельс и Янсен попридержали коней и дали сигнал, чтобы другие сделали то же. К цейхгаузу, стоявшему особняком, всадники подъехали шагом. Солдат у входа смотрел на них с недоумением и боязливой тревогой: он не мог понять, что это за люди.
– Где твой командир?!
– крикнул с лошади Энгельс.
– Там!
– Солдат указал головой назад.
– А ну, вызови его.
Солдат два раза ударил прикладом в ворота. Вероятно, это был условный сигнал. Очень скоро появился вахмистр с двумя солдатами.
– В чем дело? Что вам надо? Кто вы?
– спросил Энгельса вахмистр, сразу угадав в этом парне, красиво и ловко сидящем в седле, предводителя.
– Нам нужно, господин вахмистр, оружие, - как о чем-то простом и обыденном сказал Энгельс, - а кто мы и откуда, вам лучше не знать.
– Ничего вы не получите.
– Вахмистр, видимо, хотел подбодрить себя решительностью своих слов.
– Мы поставлены здесь законной Еластью и никого не пустим внутрь. Убирайтесь откуда пришли...
И вдруг в этом вахмистре для Энгельса слились все его сегодняшние беспокойные чувства: и злость на предательский Комитет, и обида за свой напрасно потраченный труд, и горечь предстоящего прощания с восстанием, и предчувствие его скрытого поражения, и тревога за друзей в Кёльне, словно один он, вахмистр, был виновником всего этого.
– С дороги!
– яростно крикнул Энгельс и, выхватив пистолет, направил его на вахмистра.
– Ворота!
Солдаты охраны, напуганные таким внезанным взрывом бешенства, бросились отпирать
Не слезая с седла, Энгельс объехал огромное помещение цейхгауза, заглядывая во все углы и закоулки. За ним следовали спешившиеся бойцы отряда. Составив себе общее представление о том, что здесь и как, Энгельс слез с лошади, и они вместе с Янсеном стали распоряжаться, кому из бойцов что следует взять. Здесь были и ружья, и патроны, и амуниция. Все это необходимо восстанию.
Когда, закончив распределение, Энгельс, держа в поводу лошадь, вышел на улицу, он увидел всадника, во весь опор летевшего со стороны Эльберфельда сюда, к цейхгаузу. Это был Хюнербейн.
– Я думал, что уже не застану тебя!
– крикнул он Энгельсу, спрыгнув с лошади.
– Ты зря торопился, - ответил Энгельс.
– Мы уже закончили свое дело и собирались ехать обратно.
– Они пусть едут, - сказал Хюнербейн, - а ты - ни в коем случае.
– Думаешь, опасно?
– Нет никакого сомнения, что Комитет тебя арестует. Я уверен, они с нетерпением поджидают тебя. Ты должен прямо отсюда отправляться в Кёльн.
– Конечно, - помолчав, сказал Энгельс, - золингенцы не допустят моего ареста, но это приведет к междоусобице в лагере восставших, и значит, действительно мне не надо возвращаться в город. Ты прав.
– Да, да, - закивал Хюнербейн, - коварство этих людей безгранично. Ты знаешь, почему меня не было на заседании Комитета, когда решался вопрос о тебе? Хёхстер отправил меня с каким-то письмом в Хаген, сказав, что письмо исключительной важности. А на самом доле оно к тамошнему ветеринару. Какие такие важные письма можно направлять ветеринару?
– Может быть, просил совета и помощи на случай эпидемии среди домашних животных?
– Да ведь никакой эпидемией у нас пока, слава богу, и не пахнет. Нет, просто этот ветеринар его старый дружок, и он, очевидно, сообщал ему свои семейные новости или передавал привет. С таким же заданием - я его еще не видел - куда-то был послан и Нотъюнг, и некоторые другие члены Комитета, которые поддерживают тебя.
Отряд, нагруженный добычей, ждал сигнала, чтобы отправиться в обратный путь. Янсен полушутя-полусерьезно старался успокоить вахмистра: вы, мол, ничего не могли сделать, во много раз превосходящие вооруженные силы противника...
Среди бойцов отряда уже распространилась весть о том, что Энгельс не поедет обратно в Эльберфельд. Все молчали, ожидая минуты прощания.
Энгельс легко бросил свое тело в седло и, обернувшись к отряду, привстав на стременах, сказал:
– Дорогие друзья золингенцы! Обстоятельства вынуждают меня расстаться с вами. Спасибо за поддержку, которую я постоянно чувствовал. Спасибо за энергию, смелость и преданность революционным идеалам. Вас ждут трудные дела в Эльберфельде. Желаю в них успеха. Меня ждет Кёльн и "Новая Рейнская газета", которой вы, конечно, тоже желаете успеха. До свидания. Не исключено, что очень скоро мы встретимся опять.