Эоловы арфы
Шрифт:
Узнав, что муж уснул в кресле, Амалия не удивилась:
– Он ужасно устал. У него сегодня была сложнейшая операция. Почти пять часов простоял у операционного стола.
В прихожей раздался звонок. Это был Маркс. В руках он держал две большие связки книг.
– Что это?
– спросил Энгельс, после того как гость поцеловал руку хозяйке и обменялся крепким рукопожатием с ним.
– Часть моих книг. Всего будет томов четыреста. Хочу оставить их у Даниельса.
– Что это значит? Почему оставить?
– Где Роланд? Пойдемте в кабинет,
Узнав, что Даниельс задремал от усталости в кресле, Маркс решительно возразил Амалии, желавшей разбудить мужа:
– Ни в коем случае. Пусть спит. Нам он не помешает, а мы ему тоже.
В кабинете друзья сели на большой кожаный диван подальше от спящего Даниельса.
– Ну, как ты съездил?
– нетерпеливым полушепотом спросил Энгельс.
– Съездил я неважно, точнее, просто скверно, - махнул рукой Маркс. Осенью из поездки в Берлин и Вену, ты помнишь, я привез две тысячи талеров. И каких! Данных друзьяхми безвозмездно. А сейчас... В Хамме триста талеров пожаловал мне Хенце, в Гамбурге на пятьдесят талеров расщедрился Фриш. Оба члены Союза коммунистов, но ни тот, ни другой не пренебрегли, канальи, письменным поручительством.
– И это все?
– Еще я пытался подъехать к Ремпелю. Ведь, кажется, не прошло и трех лет, как он носился с планом основания коммунистического издательства, с намерением опубликовать наши сочинения. А сегодня Рудольф Ремпель человек с плотно застегнутыми карманами... Но все это, дорогой Фридрих, теперь уже не имеет большого значения.
– Как не имеет?
– удивился Энгельс.
– А на что мы будем издавать газету?
– Мы не будем больше издавать газету, - мрачно проговорил Маркс.
– В чем дело?
– Энгельс невольно подался вперед.
– Дело, во-первых, в том, что, как и следовало ожидать, сегодня в редакцию и на твою квартиру являлись жандармы с приказом о твоем аресте за участие в эльберфельдских событиях. Дело, во-вторых, в том...
– Маркс достал из внутреннего кармана сюртука сложенную пополам бумагу и протянул ее другу.
– Это мне вручили вчера вечером.
Энгельс взял листок, развернул и прочитал:
"Королевскому полицей-директору г-ну Гейгеру, здесь.
В своих последних номерах "Новая Рейнская газета" выступает все более решительно, возбуждая презрение к существующему правительству, призывая к насильственному перевороту и установлению социальной республики. Поэтому ее главный редактор доктор Карл Маркс должен быть лишен права гостеприимства, столь оскорбительно им нарушенного, а так как им не получено разрешение на дальнейшее пребывание в землях прусского государства, ему должно быть предписано покинуть таковое в течение 24 часов. В случае, если он добровольно не подчинится предъявленному ему требованию, он подлежит принудительному препровождению за границу.
Кёльн, 11 мая 1849 г.
Королевское окружное управление
Мёллер"
– Наглецы!
– сквозь зубы прошептал Энгельс.
– Они все-таки смеют подходить к тебе как к иностранцу!
–
– Веерту и Дронке тоже предписано покинуть Пруссию, как лицам, не имеющим прусского подданства. Ну а если добавить, что против Фердинанда Вольфа и против Лупуса возбуждаются судебные дела, а взятый под стражу Корф все еще в тюрьме и его отказываются выпустить под залог, то станет совершенно ясно газете пришел конец.
– А чем ты объясняешь, что решение, принятое одиннадцатого, они довели до твоего сведения только шестнадцатого?
– Очевидно, объяснение тут может быть только одно, - развел руками Маркс.
– Они отважились на это лишь после того, как подавили восстание в Эльберфельде, окружили мятежный Изерлон и наводнили войсками всю Рейнскую провинцию. Теперь наша очередь... Если бы не твое участие в эльберфельдском восстании, которое ты, несомненно, сумел поддержать и продлить на несколько дней, то, конечно, это распоряжение, - Маркс тряхнул правительственной бумагой, - я получил бы гораздо раньше.
– Да, дело обстоит, видимо, именно так, - согласился Энгельс.
– Но какая подлость! Формально они не закрывают газету: пусть, мол, выходит, если может, когда у нее не останется ни одного редактора...
– Но мы не сдадим позиции так просто, - сказал Маркс.
– Я к тебе прямо с заседания редакционного комитета. Мы решили дать последний бой выпустить специальный и особенный прощальный номер.
– Это должна быть бомба!
– загорелся Энгельс.
– Уже распределили, кто что сделает. Я напишу передовицу, где расскажу о политической расправе с газетой и кратко обрисую общее положение в Германии и Европе. Фрейлиграт взялся сочинить прощальные стихи. Если они получатся удачными, то ими и откроем номер. Веерт напишет фельетон позабористей и статью об английских делах, Лупус - острое политическое обозрение... Что напишешь ты?
Энгельс задумался.
– Видишь ли, - сказал он через несколько мгновений, - участие в эльберфельдском восстании растревожило меня, разбудило тоску по настоящему большому революционному делу, по такому, как в Венгрии, например...
– Вот и отведи душу пока хотя бы на бумаге, - перебил Маркс, - напиши обзор событий венгерской революции. А кроме того - небольшое прощальное слово к рабочим Кёльна. Опираясь на опыт Эльберфельда, предостереги их от преждевременного выступления. Сейчас оно бессмысленно.
– Бессмысленно?
– раздался голос Даниельса.
– Что бессмысленно? Это слово сегодня преследует меня весь день.
– Ах, проснулся!
– наконец-то в полный голос воскликнул Энгельс, вставая.
– Более чем бессмысленно спать, когда у тебя в доме гости.
– Да, да, извините.
– Дагшельс тоже встал, пожал руку Марксу и сел на место Энгельса.
А тот, сделав несколько шагов по кабинету и снова подойдя к дивану, с улыбкой проговорил:
– И уж совсем нелепо, дорогой мой, скрывать от нас, что твоя жена ждет ребенка.