Эоловы арфы
Шрифт:
Энгельс помахал всем рукой и тронул коня. Справа от него поехал Янсен, слева - Хюнербейн, сзади - весь отряд. Дорога от цейхгауза вела к шоссе. Там, обняв Янсена и Хюнербейна, еще раз помахав всем, Энгельс повернул налево, на юг, в Кёльн, а отряд - направо, к Эльберфельду.
В цокоте копыт коня Энгельсу всю дорогу слышалось опять то же самое: pug-no, pug-nas, pug-nat... И действительно, борьба не кончилась, впереди его ждали уже ие фортификационные работы и не словесные схватки, а настоящие бои...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
– Ты занят?
– негромко спросил Даниельс, с газетой в руках входя в кабинет.
Энгельс,
Даниельс подошел к креслу, стоящему против стола, и с наслаждением опустился в него. Некоторое время они молча сидели друг против друга, занятые каждый своим: один продолжал писать, другой, чувствуя в удобном кресле всем телом блаженную покойную отраду, после долгого и трудного рабочего дня, просматривал газету.
Глядя со стороны, можно было подумать, что это братья - если не родные, то хотя бы двоюродные: оба рослые, большелобые, с крупными чертами лица; сходство увеличивали почти одинаковые, от уха до уха, бороды.
Нечто общее было у них не только во внешности. Они и ровесники. Даниельсу недавно исполнилось двадцать девять, а Энгельсу скоро будет столько же. И оба они из богатых семей, и оба крепко не ладят с семьями из-за своих убеждений и образа жизни: Энгельс, не желая идти по стопам отца, всецело предался политике, философии и литературной работе; Даниельс, окончив Боннский университет, стал врачом для бедных здесь, в Кёльне, в округе святого Маврикия. И если у первого были тяжелые столкновения с отцом, то второго при каждом удобном случае обливал презрением старший брат Франц Йозеф, владелец ликерной фабрики, преуспевающий виноторговец, известный всему Кёльну.
Даниельс свернул газету, положил ее на колени, откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза: ему хотелось еще полнее вкусить отдохновение и покой, забыться.
Несмотря на некоторую общность судеб, было в молодых людях нечто и такое, что заставляло в конце концов увидеть их различие.
Плавно вытянутый овал бородатого, но безусого лица, большие задумчивые глаза, женственно изогнутые брови со скорбной складкой между ними, спокойно и печально очерченные губы - все это придавало Даниельсу выражение мягкости, нерешительности и даже беззащитности.
Энгельс выглядел моложе, но овал его лица был шире, тяжелее, рыжеватая борода короче, а по контуру - резче, широкие, густые усы, спокойные и твердые голубые глаза, над ними - почти совершенно прямые брови. Он казался - и был на самом деле - несравненно более решительным, зрелым, опытным.
Даниельс знал Энгельса, как и Маркса, вот уже пятый год, дорожил их дружбой, всему, чему мог, учился у них, всем, чем мог, помогал. Поэтому, когда позавчера ночью Энгельс неожиданно нагрянул к нему и сказал, что он только-только из Эльберфельда, где принимал участие в восстании, что власти не сегодня-завтра несомненно начнут его разыскивать и что он хотел бы несколько дней тайно пожить у него, - Даниельс лишь обрадовался.
– Роланд, какое сегодня число?
– Энгельс кончил писать - это было письмо, надо было поставить дату.
– Число?
– Даниельс мгновенно очнулся от забытья.
– Семнадцатое, Фридрих... А месяц май, а год от рождества Христова одна тысяча восемьсот
– Ты решил, что в этом проклятом заточении я совсем спятил? усмехнулся Энгельс.
– Нет, но я знаю, что когда ты долго не видишь Маркса, а особенно, когда после разлуки ждешь его, а он не идет и не идет, то на тебя от тоски и нетерпения находит нечто.
– Даниельс выразительно покрутил пальцем возле лба.
Друзья действительно не виделись долго, то есть виделись, но совсем не так, как им обоим хотелось бы. В середине апреля в связи с катастрофическим состоянием редакционной кассы Маркс в надежде раздобыть денег у единомышленников в других городах отправился в очередную поездку по Вестфалии и Северо-Западной Пруссии. Поездка затянулась.
Едва дождавшись возвращения Маркса, едва перекинувшись с ним несколькими словами, Энгельс умчался в восставший Эльберфельд. Возврагясь оттуда позавчера вечером, он пришел прямо в редакцию, чтобы все рассказать и все разузнать, но Маркс, опасаясь ареста друга, не дал ему открыть рта и почти ничего не рассказал сам, а потребовал, чтобы он немедленно убирался на квартиру Даниельса и сидел там, никуда не высовывая носа.
– Но сегодня ты можешь быть спокоен, - продолжал Даниельс, - Маркс твердо обещал, что придет. Пока посмотри газету. Только что принесли.
Это был второй выпуск "Новой Рейнской газеты" за семнадцатое мая. Здесь должна быть статья о событиях в Эльберфельде, которую Энгельс написал вчера. Да, вот она, "Кёльн, 16 мая. "Новая Рейнская газета" также была представлена на эльберфельдских баррикадах..." В статье кратко рассказывалось и о самих событиях в восставшем городе, и об участии в них Энгельса, и о том, как члены Комитета безопасности, испугавшись этого участия, вынесли решение об изгнании Энгельса из города.
Он бегло скользнул глазами по статье и остановился на заключительных строках. Довольно большой предпоследний абзац статьи, в котором рассказывалось, как Энгельс возглавил налет восставших на цейхгауз, в газете был заменен всего одной фразой: "Энгельс произвел затем еще рекогносцировку в окрестностях и, передав пост своему адъютанту, удалился из Эльберфельда". Вместо боевой операции по захвату оружия - всего лишь рекогносцировка... Это сделал, конечно, Маркс, не желая давать врагам еще одну, и такую тяжелую, улику, думая о будущей безопасности друга. Упоминание об адъютанте заставило Энгельса улыбнуться. Ну какой там адъютант! Он сам числился адъютантом коменданта Мирбаха. А как величественно сказано: "удалился из Эльберфельда"... Даже в такой напряженной обстановке Маркс беспокоился не только о его безопасности, но и о престиже.
Он положил газету и взглянул на Даниельса. Откинув голову на спинку кресла, тот спал.
– Роланд!
– негромко произнес Энгельс.
Осторожно встав из-за стола, он пошел к двери, чтобы позвать Амалиго. Ее не сразу удалось найти. Она оказалась на кухне. Стояла у окна и судорожно прижимала к губам платок. Видимо, ее тошнило.
– Что с вами?
– встревожился Энгельс.
– Ничего, ровным счетом ничего, - покраснела Амалия.
– Сейчас все пройдет.
"Как же я не заметил раньше!
– укоризненно подумал Энгельс.
– Ведь это так естественно: год, как они женаты".