Эоловы арфы
Шрифт:
– Не печалься, - сказал Энгельс.
– Я опасаюсь, как бы судьба не предоставила тебе таких шансов в избытке. По количеству высылок ты, кажется, уже превзошел Вольтера.
– Возможно, но побег, согласись, это особая статья!
– продолжал упорствовать Маркс.
Елена встала, с укором взглянула на Маркса:
– Я вижу, начались такие разговоры, что пора убирать со стола и ложиться спать.
– Да, время позднее, - с поспешной готовностью, выдававшей недовольство тем же самым, поддержала ее Женни.
– Пора. Ведь завтра опять нелегкий день.
–
– Идите, - согласилась Женни.
– Только недолго - пока мы будем стелить постели.
На улице было не так темно, как это казалось из окна. Легко различались и дома, и палисадники, и ветви белой сирени в них. Теплая тихая ночь медленно плыла над городом. Со стороны Рейна иногда накатывали волны прохлады и речного запаха.
Друзья немного постояли, привыкая к темноте и безмолвию, потом не спеша пошли вдоль улицы.
– Какая благодать!
– Маркс всей грудью вдохнул освежающий воздух.
– И вымотался же я за эти дни...
Несколько шагов они прошли молча.
– Ты когда-нибудь купался ночью?
– неожиданно спросил Энгельс.
– В реке? Нет. А ты?
– Маркс заинтересовался.
– Я вырос на Вуппере, он почти весь вонюч и красен от бесчисленных красилен на его берегах, но все-таки мы, мальчишки, находили места, где вода прозрачна, и купались. Иногда и ночью. О, это великое удовольствие!.. А у тебя детство и юность прошли на роскошном Мозеле - и ты никогда не купался! Позор! Вот еще пробел в твоей жизни. Но его легче восполнить, чем побег из-под стражи. Давай?
– Купаться сейчас?
– весело оторопел Маркс.
– Но у нас даже нет полотенца!
– Чепуха. Обойдемся. Теплынь-то какая!
Энгельс взял друга за руку и повлек его за собой куда-то в сторону, между домами, вниз. Минут через десять они оказались на отлогом, поросшем травой берегу. Энгельс быстро разделся и вошел в воду. Блаженно вскрикнув, он лег грудью на воду и поплыл к середине реки. Маркс тоже вошел в воду. Она была черной, таинственной, пугающей. Но отставать от друга он не хотел. Поплыл. Было и жутко, и весело: огромная река казалась живым загадочным хаосом, готовым в любой миг поглотить тебя, и радовало, что, преодолевая это ощущение, все-таки плывешь навстречу хаосу.
Энгельс уплывал все дальше и скоро стал не виден во тьме. Маркс ощутил одиночество и беспокойство.
– Фридрих!
– крикнул он.
– Не заплывай далеко! Давай назад!
Прошло минут пять, пока тот наконец вынырнул из тьмы, радостно пофыркивая.
Обратно шли возбужденные, легкие.
– Прекрасно, прекрасно!
– то и дело восклицал Маркс.
– Я и не подозревал, что это такое удовольствие. Словно и не было всех этих последних дней, таких утомительных, изматывающих...
Энгельс довольно поддакивал.
Когда уже подходили к дому, он вдруг вернулся мыслью к оставленному разговору:
– Вот мы упоминали Вольтера... Тебе не приходилось читать его переписку с Екатериной Второй?
–
– А я читал на французском языке. Есть ли она на немецком, не знаю. Да, они переписывались лет пятнадцать, до самой его смерти. Меня поразило и возмутило то, как он ей льстил.
– Ну, он же почти всю жизнь был монархистом. В старике намешано столько! Чего стоят лишь эти два афоризма: о церкви говорил, что ее надо раздавить, как гадину, а о боге - что если бы его не было, то его следовало бы выдумать.
– И все-таки это легче понять, чем то, как он заискивал, до какого самоуничижения доходил в письмах к ней. Ты не поверишь! Он писал ей, что она выше Ликурга и Солона, Ганнибала и Петра Великого...
Маркс весело засмеялся. Где-то вблизи стукнула калитка, - видно, какой-то полуночник, испугавшись смеха во тьме, юркнул в палисадник.
– Да, да! Что она благотворительница человеческого рода, святая, ангел, перед которым людям надо благоговейно молчать, что она равна богородице...
Маркс опять засмеялся.
– Он даже недоумевал, как это она нисходит до переписки с таким ничтожеством, с таким старым вралем, как он! Представляешь?
– Я бы этому не поверил, если бы услышал не от тебя. Но все-таки у старика есть оправдание. Да, он всю жизнь проповедовал идею просвещенного абсолютизма, любезничал с Людовиком Пятнадцатым, три года жил у Фридриха, переписывался с Екатериной, с Густавом Шведским и якшался еще черт знает с кем из коронованных особ. Но все его заигрывания с ними, все скитания по дворам монархов Европы всегда заканчивались разрывом и враждой. Он бежал из Версаля, бежал из Потсдама и, конечно же, бежал бы из Царского Села. А ведь это совсем иное дело, чем то, что мы видим ныне. Все эти хёхстеры, брентано, струве на словах объявляют себя непримиримыми врагами абсолютизма, а на деле ищут возможности помириться с герцогами и королями.
– Это, конечно, так. Но я думаю о другом: до чего же въедлива монархическая идея, до чего живуче представление о некоем избраннике благодетеле и отце народа, а то и всего человечества, если даже такой ум, как Вольтер, был их пленником!
– Да, - сказал Маркс, - тут у коммунистов хватит работы... Слушай, о том, что купались, - ни слова!
– Хорошо!
Они тихо, думая, что все уже спят, вошли в дом. Но Женни не спала, она накинулась на них:
– Ну, где это вас носит! Уж я думала, не случилось ли чего... Почему у вас мокрые волосы?
– Мы купались в Рейне, - вдруг испугавшись, что жена подумает что-то худшее, поспешно и неожиданно признался Маркс.
– Купались? Очень хорошо, - безразлично отозвалась Женни.
– А теперь - спать.
– Фридрих! Она не верит.
– Маркс был разочарован и даже задет тоном жены. Конечно, он не желал бы ее тревожить, но все же...
– Ну и как водичка?
– Женни вскинула брови.
– Мы восполняли пробелы в наших биографиях.
– Энгельс повинно склонил голову.
– Ведь вот вы никогда не купались ночью...