Эоловы арфы
Шрифт:
С самого начала июня, вот уже вторую неделю, во всем Пфальце и Бадене, во всей Южной Германии стояла жара. И она тотчас давала себя знать, как только повозка выезжала на открытое место. Но впереди всегда зеленел лес, и потому ездоки не слишком сетовали на солнце.
Старые друзья не виделись с минувшей зимы. В конце сентября прошлого года, когда Кёльн был объявлен на осадном положении, оба разыскивались властями и оба тайком бежали из города. Первый вскоре прибыл в Париж; второй уехал в Лондон.
Из Парижа Энгельс пешком добрался до Швейцарии, чтобы быть поближе к Германии,
– Здесь все непонятно!
– восклицал Маркс.
– Что такое "введение республики"? Что значит "социальная республика"? В каком смысле "единая и неделимая"?
– Действительно, - поддержал его Энгельс.
– Сплошной туман. А ведь в первом пункте устава, который мы приняли в сорок седьмом году, все так ясно и четко: цель Союза - свержение буржуазии, господство пролетариата, уничтожение общества, основанного на антагонизме классов, и, наконец, основание нового общества, в котором на будет классов и частной собственности на средства производства.
Столь же энергично Маркс и Энгельс возражали тогда и против пункта о том, что разглашение тайны Союза карается смертью.
Не добившись никакого успеха в Кёльне, Молль направился в другие города. С тех пор они с Энгельсом и не виделись.
Разумеется, оба прекрасно помнили недавние горячие споры в Кёльне, свое несогласие, но это ничуть не омрачало сейчас радость неожиданной встречи - слишком многое их связывало, слишком хорошо они знали друг друга и любили.
– Так ты из Брюсселя?
– спросил Энгельс, с удовольствием разглядывая коренастую сильную фигуру Молля.
– Из Брюсселя.
– Ну и как там? Как в Берлине, в Лейпциге? Нашлись последователи?
– Сейчас не до этого.
– Молль махнул рукой.
– Лучше расскажи, как Маркс и какова тут обстановка, во всей подробности. У меня же самое общее представление.
Энгельс стал рассказывать, в нужных местах переходя на английский или французский, чтобы не понял возница. Вдруг он помолчал и безо всякой связи с тем, что говорил, видимо, от переполнявших его дружеских чувств к собеседнику, воскликнул:
– А ведь знаешь, Иосиф, ты да Шаппер были первыми пролетариями-революционерами, которых я видел в жизни! Когда шесть лет тому назад в Лондоне мы познакомились с тобой, ты уже был настоящим человеком, а я еще только хотел стать им.
Глубоко посаженные глазки Молля лукаво блеснули:
– Ты и моложе меня на семь лет. Значит, есть все основания считать
Они засмеялись. Энгельс продолжал свой рассказ. Потом рассказывал Молль. Когда переговорили, кажется, обо всем, Молль вдруг спросил:
– Так ты прошел пешком от Парижа до Женевы? Вот завидую! Я странствовал в своей жизци немало, как ты знаешь. Но пересечь пешком всю Францию - такого у меня не бывало. Но почему пешком - из любви к путешествиям?
– Не совсем так, - покачал головой Энгельс.
– Были и другие веские причины - никаких документов и очень мало денег.
– Но как это тебе взбрело на ум?
– Видишь ли, я просто не выдержал.
– Энгельс сразу помрачнел.
– Я помнил Париж марта - апреля прошлого года, в короткую пору его упоения медовым месяцем республики. Рабочим жилось тогда голодно, они питались одним хлебом и картошкой, но, несмотря на это, по вечерам сажали на бульварах деревья свободы, жгли фейерверки и пели "Марсельезу". И вот в октябре я снова увидел Париж. Между этими двумя встречами было море крови, была гора из пятнадцати тысяч трупов рабочих. На улицах - одни торжествующие буржуа и полицейские шпионы. Париж был мертв. Я не мог ни жить, ни дышать в мертвом Париже. Я должен был уйти. И вот однажды утром я вышел на улицу и зашагал прямо на юг.
– И какое же впечатление оставляет Франция, когда ее вот так проходишь насквозь?
– Мой друг!
– Энгельс хлопнул Молля по колену: ему, видимо, хотелось преодолеть мрачные воспоминания.
– За эти две недели я прежде всего убедился в том, как правы те, кто говорит, что Франция - страна прекрасного вина и очаровательных женщин!
– О, у меня в этом никогда не было сомнения!
– Молль пригладил свои чуть тронутые сединой волосы, словно за ближайшим поворотом дороги могли показаться эти очаровательные француженки.
– Нет, в самом деле!
– все более вдохновляясь, заговорил Энгельс. Какое вино! И что за разнообразие! От бордо до бургундского, от крепкого люнеля до... Тут тебе вина и белые, и красные - от пти-макона или шабли до сотерна, до пенистого аи! Ты подумай только, каждое из этих вин дает свой особый хмель. При помощи нескольких бутылок можно испытать широчайшую гамму настроений - от легкомысленного желания танцевать до возвышенной жажды вдохновенно петь "Марсельезу".
Сурово молчавший до сих пор возница вдруг зашевелился, полез рукой в передок повозки и вынул из-под соломы большую плоскую флягу.
– Нет никаких сил слушать вас, - сказал он, бултыхнув флягу.
– Да и вообще пора подкрепиться.
Друзья горячо приветствовали это предложение, так как большая часть дороги осталась уже позади, а утром оба они позавтракали слишком легко и поспешно.
Свернули в сторону и остановились в тени развесистого дуба. У предусмотрительного Молля нашлось все: и снедь, и кружки, и, конечно же, бутылка легкого пфальцского вина, и даже салфеточка, чтобы постелить на траве. Он занялся приготовлением путевого пиршества, возница пошел нарвать свежей травы для лошади, а Энгельс поспешил к ближайшей вершинке, чтобы осмотреть с нее местность.