Эоловы арфы
Шрифт:
Вот-вот должна была последовать команда "Пли!" - пруссаки приближались к линии наиболее эффективного огня повстанцев. Настал решительный момент. И вдруг слева, из долины Мурга, раздался мощный артиллерийский залп по пруссакам. Оказывается, никем не замеченные в кустарнике, туда были подтянуты несколько орудий. Спокойно и не спеша выбрав цель, артиллеристы ударили сейчас по самой середине наступающих цепей противника. Эффективность удара оказалась огромной, и дело было не только в неожиданности, но и в меткости удара. Десятки пруссаков попадали на землю, их первые цепи смешались, началась сумятица. И тогда бойцы Виллиха поднялись с земли, выскочили из укрытий и бросились вперед, стреляя на ходу. Грохнул еще один орудийный залп, новые трупы усеяли поле. Пруссаки
Отряд Виллиха преследовал противника до самого Бишвейера. Но этим временным успехом дело и ограничилось. У Бишвейера пруссаки остановились, получили подкрепление и снова пошли вперед, тесня повстанцев. Отойдя километра два назад, отряд Виллиха закрепился, и линия борьбы временно стабилизовалась.
Подсчитав потери - одних только убитых оказалось около тридцати человек, - Виллих поскакал на соседний участок поля сражения узнать обстановку там, а Энгельс направился в Ротенфельд, к мосту через Мург. Там было нечто вроде сборного пункта. Важнее всего - узнать о судьбе Гернсбаха - ключевого участка всей позиции повстанческих войск на Мурге. Пока он держался, можно было на что-то надеяться. Но, приближаясь к Ротенфельду, Энгельс увидел слева вдали густые черные клубы дыма. Несомненно, это горел Гернсбах. На мосту, несмотря на все многолюдство и сумятицу, Энгельс сразу увидел Зигеля. На заместителе главнокомандующего не было лица.
– Вы оказались правы, - сказал он сквозь зубы, вытирая рукавом бледный, перепачканный землей лоб.
– Я только что оттуда.
– Он кивнул в сторону клубов дыма.
– Они не только прошли по земле Вюртемберга. Они кричали, что свои, что братья, чтобы не стреляли, а когда подошли шагов на десять, дали залп.
Чувствовалось, что Зигелю хочется хоть перед кем-нибудь выговориться, оправдаться.
– Они обстреляли Гернсбах гранатами и подожгли его с разных сторон. Не было никакой возможности бороться с огнем. Я дал приказание Бленкеру отступать с боем...
Энгельс не стал слушать дальше. Ему было ясно: сражение проиграно. Он вернулся в отряд и сообщил командиру о падении Гернсбаха. Ввиду реальной угрозы окружения, Виллих снял отряд с занимаемой позиции и направился через тот же Ротенфельдский мост на левый берег Мурга, куда устремилась теперь почти вся армия, кроме тех, кто еще продолжал борьбу в Раштатте.
На том берегу уже оказался Мерзи со всем своим штабом. Увидев его, Энгельс подошел и попросил две-три роты для пополнения отряда.
– Берите хоть всю дивизию, - махнул рукой Мерзи.
– Но что вы будете с ней делать?
– Мы намерены занять позицию на возвышенности против моста и взять под орудийный обстрел правый берег, - ответил Энгельс.
– У вас орудия?
– Четыре. Кто-то бросил при отходе, а мы подобрали.
– Господин Энгельс, все это уже не имеет смысла. Мы отступаем дальше на юг. Передайте Виллиху мой приказ.
Энгельс понял, что разговаривать дальше бесполезно, козырнул и побежал догонять свой отряд.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
На другой день у Оса повстанцам удалось отбросить неприятельские войска и даже захватить у них одну гаубицу. Но это был последний успех, последнее сражение кампании. После всех потерь и дезертирств, насчитывая уже не более девяти тысяч человек, войско повстанцев откатывалось на юг, к швейцарской границе. Шестидесятитысячная армия принца Вильгельма, оставив у себя в тылу продолжавшую бороться крепость Раштатт, преследовала отступающих по пятам.
Конечно, еще можно было оказать достойное сопротивление, если бы, ведя арьергардные бои, отступать медленнее и производить мобилизацию в той местности, которая оставлялась неприятелю. Можно было дать почетное сражение и в районе горы Кайзерштуль, и по ту сторону Шварцвальда, и, наконец, у Бальтерсвейля, на узком клочке бадеиской территории, вклинившемся между двумя кантонами Швейцарии, - всюду в этих местах предоставлялась возможность занять выгоднейшие оборонительные позиции. Но беда
Раньше, чем рядовые бойцы, ей поддались руководители правительства и высшего командования. Премьер-министр Брентано в ночь после поражения на Мурге просто сбежал, и теперь все кричали о его измене. Несколькими часами раньше прямо на поле боя полковник Оборский оставил пост командира второй дивизии. На другой день сложил с себя верховное командование и генерал Мерославский - главнокомандующим стал Зигель. В учредительном собрании, которое на некоторое время задержалось во Фрейбурге, Густав Струве сперва гневно заклеймил Брентано позором, но через три дня на закрытом заседании собрания во имя, как он сказал, спасения того, "что еще может быть спасено" - а спасти теперь можно было лишь одну честь, - предложил "оплатить членам баденского собрания и всем участникам революции их содержание и жалованье до десятого июля, а также соответствующие путевые расходы и всем отступать на швейцарскую территорию с кассами, запасами, оружием и прочим". Все летело в тартарары, а вождь-идеолог Струве беспокоился о жалованье и путевых расходах... О путевых расходах отступающей революции!..
Важным обстоятельством, усиливавшим деморализацию, была боязнь внезапного удара с территории Вюртемберга, охватившая многих после истории с Гернсбахом. Как это было на протяжении всей кампании, отряд Виллиха и теперь, сразу после Оса, был направлен, по всей видимости, на самый опасный и трудный участок - в горы, для прикрытия отступающих со стороны вюртембергской границы.
Оставив позади горную вершину Хундскопф, отряд второго июля прибыл в Вольфах. Здесь Виллих и Энгельс узнали, что Фрейбург, где находились и правительство и главная квартира, тоже хотят сдать. Поскольку никаких пруссаков в горах Шварцвальда встречено не было - вероятно, они больше не хотели нарушать нейтралитет Вюртемберга, не имея в том насущной необходимости, - Виллих и Энгельс решили немедленно двинуть на Фрейбург, чтобы убедить членов правительства и верховное командование не сдавать город без боя, то есть сделать попытку спасти хотя бы честь восстания. По утомительным горным дорогам предстояло пройти более пятидесяти километров. Ночь застала уставший отряд на марше. Заночевали в Вальдкирхе. До Фрейбурга оставалась еще треть пути. Но тут стало известно, что правительство и верховное командование направились в Донауэшинген, по ту сторону Шварцвальда.
– Что ты скажешь на это, а?
– обратился Виллих к своему адъютанту и злобно сплюнул.
– Они бегут как зайцы! Они боятся даже наших советов и не дают возможности помочь себе...
– Да, - устало отозвался Энгельс, развертывая карту и всматриваясь в нее, - сейчас они, должно быть, уже в Нёйштадте. Завтра будут в Донауэшингене, по ту сторону хребта, часах в четырех ходьбы от швейцарской границы. А мы здесь, в горах. И пруссаки очень просто могут нас тут запереть вместе с нашими советами. Разве не так?
– Завтра чуть свет устремимся вдогонку за ними. Что нам остается!
Но утром, к великому удивлению всех, конный офицер доставил из Нёйштадта приказ Зигеля. Он еще писал приказы! Мало того, вся бумага была проникнута решительностью, презрением к смерти и твердой верой в победу.
– Мальчик, видно, просто спятил, - недоуменно пожал плечами Виллих.
– Может быть, под победой он понимает благополучный переход швейцарской границы?
– усмехнулся Энгельс.
Из приказа следовало, что оборонительная линия повстанцев все еще существует. Ее левый фланг начинается в юго-западном углу Бадена, близ стыка границ Франции и Швейцарии; далее идет на северо-восток по Шварцвальду на Фуртванген, от которого поворачивает прямо на север, к вюртембергской границе. Скорее всего, эта линия, как линия действительной обороны, существовала лишь в воображении нового главнокомандующего, но что бы там ни было, а отряду Виллиха предписывалось обосноваться со штабом в Фуртвангене, занять Симонсвальдскую долину и блокировать горные перевалы. Что ж, приказ есть приказ, его надо выполнять.