Эпистолярий
Шрифт:
В театре г-на Бриоше *
Паяц комедию ломал,
Болтаясь на дрожащих нитках.
Сиял картонною улыбкой,
Картонный палец поднимал -
Паяц комедию ломал!
Потом воскликнув «наплевать!» -
Он нити начал обрывать:
Сначала с ног, с руки потом,
Ломая пальчиков картон.
Паяц трагедию ломал,
Рисованным рыдая глазом,
И нить оставшуюся разом
Рванув - безжизненно
Паяц трагедию ломал!
***
Так вот!.. так вот, я не договорил!
В Аравии прекрасной, где счастливый
Цветёт Йомен.... как будто сон пугливый
Мне чью-то жизнь чужую повторил.
Не верь тому, что скажут обо мне!
В Аравии прекрасной, где счастливый
Цветёт Йомен - пусть подавлюсь я сливой!
Так вот, монах, я не договорил:
Я так же был прекрасен в двадцать, в тридцать
Был так же странен, так же в сорок - чужд...
За всё сполна уже я расплатился.
"Аравия!"... Бог мой - какая чушь!
Я не договорил! Когда настанет,
И зеркало - моё на много лиц...
Из чашки дым разбитой прорастает,
Как из яйца смородиновый лист.
Не верь тому, что скажут обо мне...
Я уязвим и потому беспечен.
И уж чем-чем - пинками обеспечен!
Не верь тому, что скажут обо мне -
Я проливаю мимо, как фонарь
Поломанный луну! Чтобы мгновенье
Припомнить и - забыться на мгновенье,
Едва ли пригодится календарь…
Я полюбил, когда уже болея,
Когда уже сказали слово «пли».
И журавли на сломанных коленях
Уже готовы облететь с земли.
Храни, мой друг, коль нечего хранить -
Всё позабыв - пространство между нами -
Я полюбил неясными словами
Совсем не то, что думал говорить.
Паяц погиб. Всё вымощено пылью.
Влюблённые я слышу голоса.
И скорлупа раздавлена. И крылья
Осенний ветер бросил в небеса.
Я полюбил... Я снова полюбил!
И побежал на площадь мимо Рая -
Смотри, монашек! Как они играют!
Ну, вот... опять я не договорил.
Deja vu*
(Иерусалим)
***
… Или я накурился кривой тегеранской травы,
Даже страшно подумать - одни бедуины кругом.
Я молчу на наречьях забытой до боли страны,
Как счастливые птицы, держащие в клювах Кедрон.
В этом месте встречаются вдруг, не заметив друг друга,
Сивоворонка в небе и взгляд парусов из Хиттима,
Кипарис
Чтоб укрыть, хоть бы кончик ресницы! Кому не хватило,
Утешают себя огурцами, арбузом, водою…
Если в Ерушалайм будешь двигаться из Назирака,
Обязательно встретятся!.. Если глаза не открою,
А открою я их обязательно. Просто от страха.
В это время я каждую ночь, как те птицы, которые ночью
Вылезают из веток на желтую греться луну…
Без вчера и сегодня - свободен и сосредоточен -
Мой безногий сосед, на протезах уснувший в углу.
Он лежит, как Амос в сикоморовых рощах Фекуи…
Босиком, без сапог, в башмаках, и опять босиком -
Слишком долго он шел, дорогой мой, дорогой не тою,
Чтобы нынче с неё повернуть ни с того, ни с сего.
Я и воду принёс, разложил этих, как они, спелых!..
–
Чтобы всё объяснить, мне не хватит и тысячи лет!
Просто нет ничего, что могли бы мы заново сделать,
А тем более, что-то исправить, тем более - нет!
Из окна Тадж-Махала, равно, как из окон барака -
Соломона дыханьем оливковым пахнет звезда!
Если в Ерушалайм будешь двигаться из Назирака…
Опоздаешь на миг, а окажется, что навсегда.
И, наследник пропахших мочёю и одеколоном
Пары старых протезов, сижу у вечерней воды.
Я как будто бы видел всё это, как будто бы снова -
Этот Ерушалайм и проклятые эти плоды!..
Я смотрел, как на них появилась и высохла плесень,
Я их сроду не ел… лучше б мне их не видеть в глаза!
И сквозь пламя свечи я узнал покачнувшийся месяц,
Месяц душный и липкий, отчаянный месяц Нисан…
***
Тот год я помню очень хорошо.
Отец не спал. И скот в хлеву не блеял.
Предчувствовали снег, но снег не шёл.
Он всё не шёл - густой, протяжный, белый…
В ту ночь висеть остались до зимы
Несрезанные гроздья винограда.
Отец сказал, что это так и надо,
Но и зимой не трогал их никто.
Отец никак не мог надеть пальто.
Мы с братьями топтались у порога -
Волнение, растерянность, тревога…
Надеялись на снег, но снег не шёл!
Отец сказал, что это хорошо.
Никто не понял, что происходило…
Зима в тот год внезапно наступила,