Эпоха невинности
Шрифт:
Мулатка-горничная позвала миссис Лавел Минготт в прихожую, и та вернулась, озабоченно нахмурившись:
— Она хочет, чтобы я телеграфировала Эллен Оленской. Я, конечно, написала Медоре и Эллен письмо; но, кажется, мама не считает, что этого достаточно. Я должна написать в телеграмме, чтобы Эллен приехала сюда без Медоры.
На это заявление никто не отозвался. Миссис Уэлланд смиренно вздохнула, а Мэй поднялась со своего места и стала собирать газеты, разбросанные по полу.
— Я полагаю, это должно быть сделано, — сказала миссис Лоуэлл Минготт таким тоном, словно надеясь
— Конечно, это надо сделать, — сказала Мэй, обернувшись. — Бабушка знает, чего она хочет, и мы должны следовать ее желаниям. Хотите, тетя, я составлю текст телеграммы? Если отправить ее сейчас же, Эллен, возможно, сможет приехать завтра утренним поездом.
Она произнесла ее имя по слогам и так отчетливо, как будто позвонила в два серебряных колокольчика.
— Но это никак нельзя сделать немедленно. Слуги оба отправлены с записками и телеграммами.
Мэй с улыбкой повернулась к мужу:
— Но здесь Ньюланд, готовый нам помочь. Ведь ты можешь отправить телеграмму, Ньюланд? Как раз есть время до ленча.
Арчер встал, пробормотав, что он готов. Она уселась за маленький письменный столик, написала текст телеграммы своим крупным детским почерком и вручила ее Арчеру.
— Какая жалость, — сказала она, — что вы не встретитесь с Эллен! Ньюланд, — добавила она, обращаясь к матери и тетке, — должен быть в Вашингтоне по патентному делу в Верховном суде. Я надеюсь, что дядя Лоуэлл вернется к завтрашнему вечеру, а поскольку бабушке стало лучше, мне кажется, не следует просить моего мужа отказаться от важного поручения, не так ли?
Она замолчала, как будто в ожидании ответа, и миссис Уэлланд быстро согласилась:
— Конечно нет, дорогая. Бабушка ни за что не захочет этого.
Выходя из комнаты с телеграммой, он услышал, как его теща сказала, обращаясь, по-видимому, к миссис Лавел Минготт: «С какой стати ей понадобилось телеграфировать Эллен Оленской?» — а чистый голосок Мэй произнес: «Возможно, для того, чтобы еще раз постараться убедить ее, что ее долг — быть рядом с мужем».
Входная дверь закрылась за Арчером, и он поспешил на телеграф.
Глава 10
— Ол… Ол… как это по буквам, я что-то не разберу, — спросила резкая молодая дама, которой Арчер протянул телеграмму жены через медную стойку конторы «Вестерн Юнион».
— Оленская — О-л-е-н-с-к-а-я, — повторил он, забирая назад листок, чтобы печатными буквами написать иностранную фамилию над неаккуратным почерком Мэй.
— Непривычное имя для нью-йоркского телеграфа, во всяком случае в этом квартале, — услышал вдруг Арчер у своего плеча и, обернувшись, увидел Лоуренса Леффертса, который, пытаясь притвориться, что не смотрит в текст телеграммы, смотрел куда-то поверх его плеча, задумчиво подергивая ус. — Приветствую, Ньюланд, я так и думал, что поймаю вас здесь. Я только что узнал о том, что у старой миссис Минготт удар, и по дороге домой увидел, как вы сюда свернули. Вы ведь оттуда?
Арчер кивнул и просунул телеграмму под решетку.
— Плохи дела, а? — продолжал спрашивать Леффертс. — Думаю, плохи, раз вызываете родственников и даже Оленскую.
Арчер
— А вам что за дело? — спросил он.
Леффертс, о котором было известно, что он никогда не вступал в споры, иронически приподнял брови, как бы предупреждая о том, что рядом свидетель — девушка-телеграфистка. Его взгляд напомнил Арчеру, что демонстрировать гнев в общественном месте — «дурной тон».
Менее чем когда-либо Арчер был склонен придерживаться правил «хорошего тона»; но, разумеется, нестерпимое желание расправиться с Лоуренсом Леффертсом физически уже исчезло. Он расплатился, и молодые люди вместе вышли на улицу. Там Арчер, к которому вернулось самообладание, заговорил:
— Миссис Минготт значительно лучше; доктор считает, что можно уже не тревожиться.
И Леффертс, испытав явное облегчение, стал спрашивать его, дошли ли до него эти ужасные слухи насчет Бофорта…
В этот день все газеты объявили о крахе Бофорта. Эта весть заслонила собой известие об ударе миссис Минготт, и только те, кто слышал о таинственной общности между этими двумя событиями, могли связать болезнь старой Кэтрин с чем-то еще, кроме бремени лет и плоти.
Нью-Йорк был потрясен историей с Бофортом. Никогда, сказал мистер Леттерблэр, не случалось ничего позорнее — ни на его памяти, ни на памяти даже того Леттерблэра, который основал фирму. Банк продолжал принимать платежи целый день после того, как стало ясно, что крах неминуем; и так как многие клиенты Бофорта принадлежали к тому или другому правящему клану, поведение Бофорта выглядело особенно циничным. Если бы миссис Бофорт не провозгласила, что подобное «несчастье» (именно так она характеризовала случившееся) является хорошей проверкой друзей «на прочность», сочувствие к ней, может быть, слегка сгладило общее негодование против ее мужа.
Но теперь — особенно после ее ночного визита к миссис Минготт, цель которого стала многим известной, — все пришли к выводу, что ее цинизм даже превосходит цинизм самого Бофорта. Некоторые злорадствующие (из тех, чьи ценные бумаги не были в залоге у Бофорта) как раз и решили вспомнить, кем, собственно-то говоря, являлся Бофорт; и в конце концов, если Регина Даллас из Южной Каролины становится на его точку зрения и толкует о том, что он вот-вот опять «встанет на ноги», нет другого выхода, как просто констатировать неразрывность брачных уз.
Общество должно научиться обходиться без Бофортов, и дело с концом. Что же касается этих его несчастных жертв — таких, как Медора Мэнсон или бедные старушки Лэннинг, и некоторые другие заблудшие леди из хороших семей, то им надо было думать раньше и следовало бы прислушиваться к таким достойным людям, как мистер Генри ван дер Лайден…
— Самое лучшее, что могут в этой ситуации сделать Бофорты, — сказала миссис Арчер таким тоном, словно она ставила диагноз и прописывала курс лечения, — уехать жить в маленькое поместье Регины в Северной Каролине. Бофорт всегда любил держать лошадей, вот он и будет разводить рысаков. Я бы сказала, что у него явный талант в этой области.