Эпоха невинности
Шрифт:
— Скажем, экстравагантность в одежде, — начала мисс Джексон. — Силлертон взял меня на премьеру в Оперу, и я должна сказать, что только Джейн Мерри была в прошлогоднем платье — но и то с немного переделанным лифом. Я знаю, что она сшила его у Ворта чуть ли не два года назад, потому что она всегда вызывает мою портниху переделывать ее парижские платья, перед тем как она их надевает.
— Ах, Джейн Мерри — одна из нас, — одобрительно вздохнула миссис Арчер, словно находя весьма незавидным жить во время, когда дамы начинали щеголять в платьях, полученных из Парижа, едва получив их на таможне, вместо того чтобы дать
— Да, она одна из немногих оставшихся, — отозвалась мисс Джексон. — Раньше считалось неприличным одеваться по последней моде. Эми Силлертон всегда мне рассказывала, что в Бостоне было правило надевать новые парижские платья только через два года. Старая миссис Бакстер Пеннилоу, чье знание светских правил было верхом совершенства, каждый год заказывала двенадцать платьев — два бархатных, два атласных, два шелковых и шесть остальных — из поплина и чудеснейшего кашемира. Она делала это из года в год, и когда она умерла, после двухлетней болезни, у нее нашли сорок восемь платьев от Борта, завернутых в папиросную бумагу, к которым никто даже не прикасался. И когда у ее дочерей закончился траур, они смогли появиться на симфонических концертах в платьях из первой партии без боязни быть одетыми по последней моде.
— Да, но ведь Бостон… он всегда был немного консервативнее, чем Нью-Йорк. Я всегда думала, что для леди лучше всего надевать модные платья сезоном позже, — сказала миссис Арчер.
— Это Бофорт завел новую моду, заставляя свою жену напяливать новые платья тут же, как они прибудут; я должна заметить, что из-за этого, если бы не аристократическая внешность Регины, она бы выглядела, как… как… — Мисс Джексон обвела стол глазами и, споткнувшись взглядом о вытаращенные глаза Джейни, закончила свою речь невнятным бормотанием.
— Как ее соперницы, — пришел на помощь мистер Силлертон Джексон с видом человека, сочинившего эпиграмму.
— Ах, — вздохнули дамы, а миссис Арчер добавила, частично для того, чтобы отвлечь дочь от неудобной темы:
— Бедная Регина! Боюсь, не очень-то веселый у нее в этот раз День благодарения. Дошли ли до вас слухи, Силлертон, о спекуляциях Бофорта?
Мистер Джексон безразлично кивнул. Каждый знал об этих слухах, и он считал ниже своего достоинства обсуждать вещи, ставшие общим достоянием.
Мрачное молчание повисло над столом. Никто особенно не жаловал Бофорта, и было даже приятно судачить о нем; но мысль о том, что он навлек бесчестье на семью своей жены, была столь ужасна, что не могла радовать даже его врагов.
Нью-Йорк Арчеров допускал лицемерие в личной жизни, но в деловых отношениях требовал исключительной честности. Прошло уже довольно долгое время с тех пор, как хорошо всем известный банкир дискредитировал себя, но все помнили, как общество отвернулось от владельцев той фирмы, где произошло это злосчастное событие. То же самое ожидало и Бофортов, несмотря на их могущество и популярность; и даже объединив усилия, клан Далласов не сможет спасти бедную Регину, если есть хоть доля правды в этих слухах о незаконных спекуляциях Бофорта.
Беседа скользнула на менее опасные рельсы, но, чего бы она ни коснулась, все, казалось, подтверждало мысль миссис Арчер об усилении «тенденций».
— Конечно, Ньюланд, я знаю, что ты позволил нашей дорогой Мэй бывать на воскресных
— О, знаете, теперь все ездят к ней. Она даже была приглашена на последний прием к бабушке.
Именно так, подумал Арчер, Нью-Йорк и справляется с переменами — упорно игнорирует их до тех пор, пока они не укоренятся, а после этого простодушно считают, что все это произошло еще в доисторические времена. В неприступной цитадели всегда найдется предатель; и после того, как он (а чаще она) уже сдаст ключи, какой смысл притворяться, что крепость взять невозможно? Однажды попробовав раскрепощенного гостеприимства миссис Стразерс, люди уже не хотят сидеть по воскресеньям дома, занимаясь злопыхательством по поводу того, что шампанское в ее доме является продуктом перегонки сапожной ваксы.
— Знаю, знаю, дорогая, — вздохнула миссис Арчер. — Такие вещи неизбежно должны случаться, коль скоро именно за развлечениями гоняются люди сегодня, но я никогда до конца не прощу вашу кузину мадам Оленскую за то, что она первой поддержала миссис Стразерс.
Лицо Мэй внезапно вспыхнуло ярким румянцем — это изумило как Арчера, так и всех сидящих за столом.
— О эта ЭЛЛЕН… — пробормотала она столь же обвинительным и неодобрительным оном, каким ее родители говорили: «О эти БЛЕНКЕРЫ…»
Это был именно тот тон, которым было принято говорить в семье о графине Оленской, с тех пор как она удивила и поставила всех их в неловкое положение, окончательно отвергнув все предложения своего мужа; но то, что это сорвалось с губ Мэй, давало пищу для размышлений. Чувство отчужденности вновь охватило Арчера при взгляде на нее — оно порой овладевало им, когда она уж слишком становилась похожа на своих родных.
Его мать, обычно очень чувствительная к атмосфере беседы, на сей раз продолжала довольно бестактно:
— Я всегда полагала, что люди, подобные графине Оленской, которые вращались в великосветских кругах, должны помогать нам поддерживать общественные различия, а не игнорировать их.
Румянец Мэй не сходил с ее лица — можно было подумать, что за ним стояло нечто большее, чем просто открытие того, что мадам О ленская неправильно ведет себя по отношению к обществу.
— Нет сомнений, что для иностранцев мы все похожи друг на друга, — ехидно заметила мисс Джексон.
— Не думаю, что Эллен есть какое-либо дело до общества; впрочем, никто не знает, есть ли ей вообще дело до чего-нибудь, — продолжала Мэй, стараясь выразиться как можно осторожнее.
— Да, да, — снова вздохнула миссис Арчер.
Каждый знал, что графиня Оленская больше не в милости у своей семьи. Даже ее верная наперсница, миссис Мэнсон Минготт, и та не могла оправдать ее отказ возвратиться к мужу. Минготты не провозглашали во всеуслышание свое неодобрение — чувство семейной солидарности было слишком сильным. Они просто, как выразилась миссис Уэлланд, «дали бедняжке Эллен идти своим путем», — и этот путь, оскорбительный и ни с чем не сравнимый для них, пролегал в немыслимой пропасти, где правили Бленкеры, а «пишущие люди» вершили свои неприятные обряды. Было невероятно, что Эллен, несмотря на свои возможности и преимущества, опустилась до уровня «богемы». Этот факт утвердил всех во мнении, что она совершила роковую ошибку, не вернувшись к графу Оленскому.