Эпоха невинности

Уортон Эдит

Затем до него дошел смысл ее последних слов, и лицо его потемнело.

— Домой? Что значит — домой? — Домой к мужу.

— И вы полагаете, что я соглашусь на это?

Она подняла на него глаза, полные горя:

— Что же мне делать? Я не могу жить здесь и лгать людям, которые были так добры ко мне.

— Но ведь именно поэтому я предлагаю вам уехать со мной!

— И разрушить их жизни, когда они столько сделали, чтобы я могла начать заново свою!

Арчер вскочил на ноги и смотрел на нее в немом отчаянии. Было так просто сказать ей: «Да, будьте моей.

Будьте моей хоть однажды». Он знал, что, если он скажет это, она подчинится ему и после этого он обретет власть над нею — власть, которая не позволит ей возвратиться к мужу.

Но что-то мешало этим словам сорваться с его губ — может быть, ее неистовая честность. Он не смел заманить ее в хорошо известную ему ловушку. «Если я сейчас принужу ее прийти ко мне, — подумал он, — это будет просто началом конца».

Однако, увидев тень ресниц на ее мокрой щеке, он вновь заколебался.

— В конце концов, — начал он снова, — у нас своя жизнь… Может быть, и нет смысла стремиться к невозможному… Вы настолько лишены предрассудков… и столько раз, по вашим словам, смотрели в лицо Горгоне… что я не понимаю, почему вы боитесь посмотреть правде в глаза, когда это касается нас… если только вы не считаете, что то, что происходит между нами, недостойно никакой жертвы.

Она тоже поднялась, нахмурившись и сжав губы.

— Что ж, считайте так, не буду спорить. Я должна идти. — Она посмотрела на часики, висящие на цепочке у нее на груди. — Мне пора.

Она повернулась, чтобы идти, и, потеряв самообладание, он поймал ее за запястье. В голове у него помутилось от мысли, что он сейчас потеряет ее.

— Я согласен: пусть будет один раз, — выдавил он.

Секунду или две они смотрели друг на друга с ненавистью, как враги.

— Так когда? — настаивал он. — Завтра?

Она помолчала, потом сказала:

— Послезавтра.

— Любимая! — вырвалось у него снова.

Она вырвала у него руку, но они продолжали смотреть друг другу в глаза, и при этих словах лицо ее, бледневшее все больше и больше, вдруг осветилось глубоким внутренним светом. Сердце Арчера забилось от священного трепета — ему показалось, что первый раз в жизни он видит перед собой живое воплощение любви.

— О, я опоздаю из-за вас. До свидания. Нет-нет, не надо дальше меня провожать! — воскликнула она, бросаясь к дверям комнаты, как будто бы испугалась этого сияния — отраженного в глазах Арчера. На пороге она обернулась и махнула ему рукой.

Арчер пошел домой пешком. Уже спустилась тьма, когда он вошел в дом, и огляделся вокруг, взирая на знакомые предметы с таким чувством, словно он вернулся с того света.

Горничная, услышав его шаги, вбежала по лестнице зажечь наверху лампы.

— Миссис Арчер дома?

— Нет, сэр, она уехала в карете после ленча и еще не возвращалась.

С чувством облегчения он пошел в библиотеку и бросился в кресло. Горничная последовала за ним, зажгла лампу и разворошила огонь в камине, подбросив угля. После ее ухода он сидел неподвижно, уперевшись локтями в колени, положив подбородок на сцепленные руки и глядя на пламя.

Он

сидел так, ни о чем не думая и не замечая, сколько прошло часов или минут, погрузившись в глубокое восторженное раздумье, которое заставило его потерять счет времени.

«Произошло то, что должно было произойти, значит… так и должно было быть», — повторял он мысленно, как будто уверяя себя, что от судьбы не уйти. То, о чем он мечтал, так разительно отличалось от того, как он жил, что мертвенный холод дурного предчувствия сковал его члены.

Дверь отворилась, и вошла Мэй.

— Я ужасно запоздала — ты волновался? — спросила она, положив ему на плечо руку с нежностью, не слишком для нее характерной.

Он изумленно посмотрел на нее: — Разве уже поздно?

— Восьмой час. Ты, наверное, заснул! — засмеялась она и, вытащив булавки, бросила на софу свою бархатную шляпку. Она была бледнее обычного, но сияла каким-то особенным оживлением.

— Я поехала навестить бабушку, и как раз с прогулки вернулась Эллен; поэтому я осталась, и мы долго с ней болтали. Тысяча лет прошла с тех пор, как нам удавалось по-настоящему поговорить…

Она опустилась на свое обычное место — в кресло напротив — и поправляла растрепавшиеся волосы. Ему показалось, она ждет, чтобы он сказал что-нибудь, но он молчал.

— Мы прекрасно поговорили, — продолжала она, улыбаясь с живостью, которая показалась Арчеру слегка ненатуральной. — Она была такой милой — совсем как прежде. Боюсь, я была к ней несправедлива. Я иногда думала…

Арчер встал, подошел к камину и повернулся так, чтобы свет лампы не падал на его лицо.

— Так что ты думала? — спросил он, не дождавшись продолжения.

— Ну, возможно, я судила ее слишком строго. Она ведь совсем другая — во всяком случае внешне. И встречается с такими странными людьми — словно ей нравится выставлять себя напоказ. Я думаю, это то, к чему она привыкла в Европе; нет сомнения, мы для нее смертельно скучны. Но мне не хотелось бы быть к ней несправедливой.

Она помолчала, переводя дух после непривычной для нее длинной речи; глубокий румянец покрыл ее щеки, губы были приоткрыты.

Глядя на нее, Арчер вспомнил горячность, которая оживила ее лицо в саду испанской миссии в Сент-Огастине. Он понял, что она делает над собой такое же усилие, чтобы постичь что-то, что находится вне пределов ее обычных чувств.

«Она ненавидит Эллен, — подумал он, — но пытается пересилить это чувство и хочет, чтобы я помог ей».

Эта мысль тронула его, и мгновение он был на грани того, чтобы сдаться и сломать заговор молчания…

— Ты же понимаешь, — заговорила она снова, — как она досаждает семье? Сначала мы делали для нее все, что могли; но, кажется, она вообще этого не поняла. А теперь эта идея поехать к миссис Бофорт, да еще в бабушкиной карете! Я боюсь, она совершенно оттолкнула от себя ван дер Лайденов…

— А-а, — отозвался Арчер с раздраженным смешком.

Приоткрывшаяся было между ними дверь захлопнулась снова.

— Надо бы переодеться; мы же куда-то едем обедать, не так ли? — спросил он, отходя от камина.