Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев

Грёнбек Вильгельм

Нет никаких сомнений, что между законом и жизнью пролегает пропасть, и для того, чтобы трактовать и применять законы, требуются особые знания. Ученый законовед с легкостью различает оттенки и степени преступления, которые обычный человек просто не замечает. Старые норвежцы, собираясь в суде, «с интересом слушали, как люди, поднаторевшие в изучении законов, рассуждают о различиях между раной, обнажившей кость, но закрывшейся после лечения, и более серьезным случаем, когда кусок плоти того или иного размера был отрублен полностью и упал на землю. Слушатели прикидывали в уме, сколько обидчик должен заплатить за первый удар и сколько – за второй. Им была предложена классификация различных терминов преступлений. Полный штраф должен быть выплачен, во-первых, когда один человек оскорбляет другого, лежащего в родах, во-вторых, если он заявляет, что другой одержим неестественными желаниями; в-третьих, если он сравнивает его с кобылой, троллем или шлюхой. Аналогичным образом,

полный штраф полагается, если человека обзовут трэллем (рабом), шлюхой или ведьмой; что же касается других штрафов, приводятся оскорбительные слова, за которые полагается небольшой штраф; за них можно отомстить, сказав: «Сам такой».

После того как заседание объявлялось закрытым, добрые люди расходились по домам и продолжали кроваво мстить за крупные преступления и мелкие обиды, словно никогда и не слышали о градации преступлений. Также исландцы, эти суровые защитники своей чести, спорившие и мстившие за ее поругание старыми добрыми способами, приходили на свой альтинг и слушали, как законовед читает главу об убийствах, во всей ее искусственной сложности, перечисляя условия, возможности и обстоятельства, вплетенные в нее, до бесконечности. И никто из них не смеялся; наоборот, все слушали с глубочайшим интересом.

Если бы мы не знали, как на самом деле обстояли дела, мы решили бы, что в обществе произошел раскол. Но нет.

В Исландии, по крайней мере, не было и следа какого-нибудь различия между кастой, дарующей народу закон, и толпой, не признававшей никакого закона. Те же самые твердолобые йомены, которые сражались друг с другом в своих районах, были законоведами со степенями, любившими и умевшими распутывать юридические хитросплетения. Именно эти крестьяне и превратили законы Исландии в сложную сеть казуистики. Закон на острове саг представлял собой стройную, доведенную почти до совершенства систему, которую можно было найти только в Исландии и нигде больше. Она была создана постоянными судебными процессами и постоянным законодательством. Почти то же самое происходило и в Норвегии. Хотя повсюду люди, изучившие законы, в более узком смысле, жили рядом с теми, кто их не знал, различие заключалось лишь в объеме их познаний и никак не влияло на проявляемый к закону интерес.

Можно предложить еще одно, более вероятное объяснение. Люди не остаются все время на одной и той же стадии развития, но за один отрезок времени изменяется лишь часть их души. Один и тот же человек может мыслить прогрессивно, и это особенно проявляется, когда он занимает какую-нибудь общественную должность или сотрудничает с людьми, разделяющими его взгляды; и одновременно он сохраняет старые, консервативные взгляды, которые проявляются в его домашней, повседневной жизни. Такой человек пользуется преимуществами, которые предоставляют ему любые нарушения баланса в душе, чтобы захватить своего соперника врасплох и устранить его. Законы Исландии и Норвегии вовсе не были примитивными, наоборот, они отличались необыкновенной прогрессивностью. Они выражали взгляды прогрессивных людей. Но странное дело, у норвежцев была разработана целая шкала ран: если образовалась лишь вмятина на коже, то за нее налагался штраф в половину марки, если не повреждались ткани под кожей – штраф в 1 унцию; если рана заживала без шрама – 1 унция, а если со шрамом – то 6. Исландцы же вообще ограничились тем, что называли всякую рану раной. И если бы мы могли проследить, как менялся закон от одного века к другому, то увидели бы, как его формы все больше упрощались под влиянием повседневной жизни.

Неизменным оставалось одно: желание примириться никогда не основывалось на стремлении оставить незначительный удар неотмщенным; если пострадавший чувствовал, что задета его честь, то он должен был мстить, точно так же, как и тогда, когда дело шло о жизни и смерти. Незначительность оскорбления не означала, что плата будет уменьшена. И перед лицом этих базовых принципов весь прогресс прекращался. Реформаторы закона в Норвегии старались задвинуть месть в самый дальний угол. Они утверждали, что суды готовы принять всех, кто в нуждается в должном разбирательстве, кроме того, назначались особые королевские чиновники, которые должны были помогать людям получать возмещение ущерба, которого они раньше добивались, кто как мог. Но они не могли не добавить, что, если противник не хочет уступать и приказа чиновника будет недостаточно, тогда к человеку, который лично мстит за оскорбление, нанесенное его чести, нужно отнестись с большим пониманием. Если месть не превысит того, чего заслуживает обидчик, то мстителя нельзя считать виновным. «Если за убийство человека не будет внесен выкуп, то родственники погибшего могут отомстить сами, и их ни в коем случае не должен останавливать тот факт, что король простил убийцу и разрешил ему остаться в стране» – так гласит указ короля Хакона, проводившего реформу судопроизводства, который изложен во введении в Законы Фростатинга.

В этом образце законодательства хорошо виден конфликт между теорией закона и практикой повседневной жизни. Тевтоны предпочитали мирное

решение споров, но посредничество стояло вне этого, стараясь добиться примирения по взаимному согласию, без малейшего нарушения прав фрита. Позже закон отразил оригинальное тевтонское чувство справедливости, сумевшее объединить обе эти тенденции. Законоведы переходного периода пытались сделать посредничество неотъемлемой частью юридической процедуры, что позже привело к появлению легальной системы, построенной на взвешивании и оценке преступления. Одновременно они стремились отменить древнее право личной мести. С помощью этого гармонизирующего процесса тевтонская юриспруденция постепенно стала соответствовать римскому закону, но северяне слишком поздно отказались от идеи абсолютной репарации как главного условия права и справедливости.

Требование персональной реституции, конечно же, не такая вещь, признанием которой жизнь и общество могли ограничиться; это самый главный секрет, главная опора законодательства Севера. Когда Закон Гулатинга [15] порвал с лозунгом «И да свершится отмщение» или когда он говорил: «Никто не может требовать платы за ущерб более трех раз, не отомстив своему обидчику», это вовсе не означало, что закону бросали вызов, когда надевали парик законника и произносили циничные фразы с комической серьезностью. Эти фразы – прямое выражение той законотворческой энергии, которая создала и поддерживает всю систему указов, из которой они появились. Дух закона можно назвать юридическим сочувствием оскорбленному человеку и его страданиям. Суд – это место, куда он приходит в поисках исцеления. Если жертва не смогла сама явиться в суд, то ее должны заменить родственники; вопрос заключается не в том, чтобы найти обидчика, а найти того, кто нуждается в восстановлении чести.

15

Закон Гулатинга (Guatings-lov) – законодательный свод, действовавший в области Гулатинга, Юго-Западная Норвегия.

С течением времени право на месть среди южных племен германской семьи постоянно угасало. Самое радикальное отношение к этому вопросу демонстрирует Бургундский закон, согласно которому, за убийство полагалась смертная казнь; это условие полностью устраняло попытки взять закон в свои собственные руки. Однако добрые бургунды были еще далеки от совершенства, и законодатели находили необходимым подчеркнуть, что казни должен быть подвергнут только виновный в убийстве, и никто другой. Другие народы, вероятно, еще не продвинулись за пределы этапа ограничений, когда они начали создавать свои законы. К сожалению, из-за случайной природы законов мы можем проследить это движение лишь с помощью отдельных проблесков.

Закон алеманнов ограничился различием между удовлетворением желания отомстить, возникающим спонтанно, и спланированной и хладнокровно осуществленной местью. Человек, который вместе с помощниками, оказавшимися под рукой, пускается преследовать убийцу сразу же после трагедии и убивает его в его же собственном доме, должен был уплатить простой штраф в размере, равном цене человеческой жизни; но если он специально находил себе помощников, то размер штрафа возрастал в девять раз.

Среди франков первыми занялись реформами Каролинги. Сначала право мести признавалось полностью, по крайней мере в случае серьезных преступлений. В славянских законах упоминается о наказании всякого, кто без разрешения снимет с шеста голову, насаженную на него мстителем для того, чтобы известить всех о своей мести. Мы узнаем о хорошем человеке Гундхарте, который вынужден был все время сидеть дома, потому что ему угрожала месть. Тогда он обратился к Эгинхарду, который написал (вероятно, около 830 г.) слезное письмо Грабану, велев этому слуге Христову освободить Гундхарта от военной службы, поскольку его появление в армии позволит его врагам убить его. Попытки короля реформировать закон ограничились в основном искренними и сердечными увещеваниями обеих сторон примириться и отказаться от мести.

Наиболее интересными являются ограничения, которым закон подвергал месть у саксов. Во-первых, она запрещалась во всех случаях, если ущерб был нанесен с помощью домашнего животного или из-за того, что оно вырвалось из рук управлявшего им человека; хозяин животного должен был уплатить штраф, но закон запрещал мстить ему. Более того, человек, который не сделал никому зла, не должен был отвечать за поступки своих людей; если они действовали по его тайному наущению, тогда, конечно, он должен был заплатить штраф или подвергнуться мести. Если же виновный человек совершил зло по своей инициативе, то по закону разрешалось отречься от него и заставить его, вместе с семью ближайшими родственниками, стать объектами мести. И наконец, если произошло убийство, то семья душегуба обязана была купить себе освобождение от мести, заплатив третью часть простой виры за убийство; оставшаяся часть огромного штрафа (в девять раз больше обычного) падала на убийцу и его сыновей. Если они не могли заплатить эти деньги, то подвергались мести.