Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев

Грёнбек Вильгельм

Автор поэмы столь живо и достоверно описывает чувства асов, что не возникает сомнения – эти скорбные строки возникли на основе личного опыта. Миф о гибели Бальдра, вероятно, затрагивал и высвобождал в самом поэте тот страх, который только и ждал момента, чтобы вырваться наружу. Смерть Бальдра, Светлого Аса, стала предвестием гибели богов и всего мира. Асы – молодые и счастливые – радуются своей силе и благополучию, и тут неожиданно, словно порыв холодного ветра, на них опускается мрачная осень. Они не могут понять, что произошло, и не имеют сил действовать. И пока мы смотрим на них, тени все удлиняются и удлиняются, пока не сливаются в непроглядную тьму. Благодаря внутреннему пафосу, эта сцена превратилась в поворотный пункт в истории богов и людей; и мы понимаем, что убийство Бальдра означало ослабление богов и конец мира.

Человек мог появиться на земле благодаря катастрофе, которая нанесла непоправимый ущерб всему кругу; и из подобного опыта – ощущения

мира за минуту до его гибели – миф и взял всю свою энергию. Я ни в коем случае не хочу утверждать, что поэт должен был видеть подобную семейную трагедию своими собственными глазами; всепоглощающая сила глубочайших, самых естественных чувств может легко трансформироваться в ощущение того, что означает подобная потеря, и тогда даже очень слабый импульс может поднять эти чувства до уровня трагедии. Из этого столкновения предмета и опыта вдохновение поэта, как мы его называем, создает хорошо понятную всем картину мира, разрушающего самого себя. Так родственники замерли от горя. Их руки опустились, они со страхом и болью взирают на тело убитого, не решаясь взглянуть друг на друга; никто не решается произнести хоть слово. На какое-то мгновение жизненные силы их покинули. Никто ничего не понимает, ум колеблется между двумя возможностями. Это состояние хорошо выразил Беовульф в своей фразе о короле Хределе: «Вождь был не властен / за смерть возмездием / воздать убийце. / Ведь и постылого / отец не в силах / сына подвергнуть / позорной казни!» Вместо прежней решимости, которая никогда не изменяла богам, на них напало оцепенение. Они не могут придумать ничего иного, как только послать гонца в Хель, и даже обращаются ко всем живым и мертвым с просьбой вызволить Бальдра из царства мертвых своими слезами. И это не преувеличение, если перенести эту ситуацию в мир людей. Родственники, согласные терпеть позор, не имеют сил для мести или обороны. Постигший их удар слишком силен для них. Они неохотно склоняют головы там, где должны были бы твердо стоять. Они сражаются без надежды победить, уверенные в том, что беда от них не отступит. Такое состояние древние называли отчаянием, то есть неспособностью найти выход, а в таком состоянии семье не уцелеть.

Воины бросили Беовульфа, своего короля, сражавшегося с драконом; в поэме последствия их трусости описаны такими словами: «За то отныне / и вам не будет / даров сокровищных, / нарядов ратных, / ни радостей бражных; / и вы утратите, / землевладельцы, / наделы наследные, / когда услышат / дружиноводители / в краях сопредельных / о том, как в битве / вы обесславились! / Уж лучше воину / уйти из жизни, / чем жить с позором!»

Бесчестие одиночки подобно смерти, бесчестие рода – мору; семья, подвергшаяся бесчестию, оказывается в изгнании или в изоляции. Беда такой семьи заключается не только в презрении людей – стыд делает родственников недостойными участвовать в делах общины и вообще быть в ней. В нем есть что-то неправильное. Если бы трусость отдельных людей не передалась их товарищам и не помешала им продемонстрировать свою храбрость, семья не превратилась бы в гнилой куст, который можно одним усилием вырвать из земли и выбросить в поле. Отсутствие фрита в крайнем своем проявлении является болезнью и отождествляется с отсутствием чести. Таких людей северяне называли нидингами (mdingur) – изгоями, отщепенцами, ничтожествами – то есть людьми, у которых отсутствует то качество, которое превращает личность в человека и родича.

Мы встречаемся со словом «бесчестие» на каждом шагу. В нем заключен страх потери чести. И в каждом новом случае это слово приобретает все более глубокое и более пренебрежительное звучание. Нечестивец – человек, потерявший все свои человеческие качества, ничтожество. Человек, лишившийся чести, подрывает фрит изнутри. Разрываются связи, которые позволяет членам семьи действовать не только согласованно, но и действовать вообще. Отсутствие чести разъедает фрит изнутри, и родственники действуют сами по себе, как скопление отдельных единиц, иными словами, толпа ничтожеств.

В доме, где лежит неотомщенный погибший родственник, нет полного, истинного фрита. Семья находится в состоянии междуцарствия, опасной и тоскливой паузе, в которой жизнь замирает, ожидая обновления. Верховный трон пока еще пуст; и никто не может его занять, пока не восстановлена честь. Люди сторонятся своих соседей, они не участвуют ни в каких собраниях. Их стремление избегать других проистекает из того факта, что они не имеют места, где бы могли сидеть, когда люди собираются вместе. Куда бы они ни пошли, они должны смириться с тем, что их считают тенями. Ощущение ничтожества постоянно растет, захватывая все новые и новые слои души, по мере того как шансы отомстить уменьшаются. Радость покидает людей. Об одном исландце рассказывают, что он перестал смеяться в тот день, когда был убит его брат, и засмеялся лишь тогда, когда отомстил за него. Это объясняется тем, что сама сила радости была заморожена.

Промежуточное положение очень опасно, так как, если реституция затягивается, дело может закончиться тем, что человек потеряет

всякую возможность отомстить. И тогда надежда и решимость уступят место беспомощности, отчаянию и самоуничтожению.

Во всех ужасных ситуациях – будь то убийство, ранение, полученное в кровавой стычке, клевета, оскорбление, злонамеренно опороченная честь – пострадавший или его родичи должны бросить все силы, чтобы отстоять свою честь и добиться отмщения. Если человеку не удастся восстановить свои права в суде, очистить себя от подозрения, наказать виновного и добиться реституции – ему и его семье придется прозябать в бесчестии, что неминуемо приведет к гибели рода. И не важно, что привело к поражению – отсутствие воли, силы или простое неведение, тень бесчестия ложится на всех родичей. Самое ужасное, что некоторые преступления заранее исключают всякую возможность реституции, и пострадавший лишается надежды на то, что ему удастся восстановить свои силы и избавиться от бесчестия. Если брат убивает брата, сын – отца и т. и. – у родичей опускаются руки, семья не может покарать преступника, убив его. И даже если родственники убитого решаются на него напасть, им все равно не видать реституции, хотя они и прольют его кровь. Эта кровь все равно не польет их честь и не даст ей новую жизнь.

Любое нарушение фрита порождало чувство страха. В древности не было такого понятия, как естественная смерть, и, если в рядах семьи появлялась брешь, ее расценивали как опасность, ужас или преступление. Отчаявшийся Эгиль грозит морскому владыке расправой, и угрозы его звучат достаточно современно – это крик человека, утверждающего свое право перед всеми, будь это хоть сам Господь Бог: «Когда б я мести / меч мог несть, / то Пивовар / несдобровал бы. / Если б достало / сил, то спорил / я бы бранно / с братом бури» [20] . По форме его вызов тоже принадлежит переходному периоду, когда люди и боги потеряли контакт друг с другом.

20

Утрата сыновей. Пер. С.В. Петрова.

Однако в вызове Эгиля есть нечто первобытное. Под более поздней формой скрывается старое ощущение смерти, первобытный страх и первобытная защита. Смерть – это аномалия, вещь противная и непонятная естеству, и человек озирается вокруг, пытаясь найти того, кто принес ее, и если при свете дня убийцу не видно, то нужно искать его во тьме. Человек, вероятно, ищет того, кто совершил это «колдовство». Подавление мысли о естественной смерти в мозгу германца происходило благодаря заботе о будущем умершего; но снова и снова старое отчаяние охватывало его душу, когда он думал о том, что его фриту был нанесен ущерб. Эгиль показал себя как самый оригинальный, самый древний из всех северных характеров. В его восклицании «Если б достало сил…» заключено столько беспомощности, что она становится вызовом: «Мне ли биться / с убийцей сына, / если видит / всяк и всюду, / что у старца / сил не станет? / Ужели мне / поможет немощь?» Именно чувство унижения, спрятавшееся в глубине его души, придает его словам такую горечь.

Но Эгиль достаточно силен и может преодолеть свою беспомощность; сквозь чувство одиночества в нем растет решимость бросить вызов. Крах фрита вынуждает его духовную суть заняться самозащитой. Он похваляется, что обладает поэтическим даром, способным возместить горе: «Рад я не чтить / брата Вили, / главу богов / отвергнуть гордо, / но Мимира друг / дал дар мне дивный, / все несчастья / возмещая». В этом утверждении своей личности Эгиль уходит далеко вперед от той культуры, в которую он встроен духовно. Пока фрит являлся нерушимым фундаментом человеческой жизни, такие испытания не могли возвысить человека. В ту пору скорбь была просто отравой, которая разрушала фрит и семью, и вместо сострадания скорбящий удостаивался презрения. С того самого момента, когда родственники погибшего заявляли, что не могут найти никого, кто стал бы объектом их мести, они подписывали себе смертный приговор в духовном и социальном плане.

Неотомщенная потеря – величайшее горе, духовное самоубийство целой семьи. Спасти семью и избежать бесчестия можно было только одним путем – уничтожив убийцу. Бесчестие необходимо было выжечь, пока оно не отравило все тело.

Эддические песни о Бальдре – еще один пример поэтического выражения связи между родственниками. В поэме «Прорицание вёльвы» (Voluspa) говорится о рождении нового героя – Вали, сыне Одина и Ринд – призванного отомстить за смерть Бальдра: «…У Бальдра вскоре / брат народился, – / ночь проживя, / он начал сражаться. / Ладоней не мыл он, / волос не чесал, / пока не убил / Бальдра убийцу» [21] .

21

Поэма «Прорицание вёльвы» здесь и далее цит. по изд.: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М.: Художественная литература, 1975. (Библиотека всемирной литературы. Т. 9.) Пер. А.И. Корсуна.