Эра беззакония
Шрифт:
– Вот как? – удивился Калмычков. – Значит, зло победило?
– Как же оно победит? – засмеялся Павел Константинович. – Если его нет. Ты можешь победить, я могу. Какие ни есть, все же личности. А зло – продукт. Наше с тобой произведение. Украл я, к примеру, казенные деньги. Деньгам все равно, в чьем кармане лежать. Государству невелик ущерб, не я, так другой кто потянет. Всех бедных и сирых этим рублем не накормишь. Где тут зло? Даже добро, относительно моего кармана.
– Согласно УК, имеем состав преступления. Как минимум, злоупотребление служебным положением… – откомментировал Калмычков. – Зло, как я понимаю, в том, что тот, кто этих
– Зло в том, что каким бы я на свет ни родился, своим воровством я ухудшил то, что имел. Стоял в точке выбора: «Украсть или не украсть?» Вверх или вниз? Выбрал «украсть». Поступил против Божьего замысла обо мне. Он хочет, чтобы я Был, а я встал на путь Небытия. Умер, исчез на сумму произведенного зла. Но зло не конструктивно, не может создать Жизни, только временные фантомы. Жизнь это Любовь, которую дарует Бог. А я фактом своего воровства от нее отказываюсь. Поэтому, для тупых, есть заповедь «Не укради! Себе повредишь, придурок…» Но мы же умные, что нам заповеди!..
– И законы… – добавил Калмычков. – Разумно…
– Так мы и наворачиваем зло на зло. Думаем, что это выгодно. А если еще бороться за добро начинаем – кровавые реки текут.
– Что же, на зло смотреть и не бороться? – спросил Калмычков.
– В самом зле нет источника жизни, – ответил Павел Костантинович. – Оно продукт и существует, пока его кто-то творит. Есть у него замечательное свойство. Когда его искореняют, оно только крепчает, растет и видоизменяется. А если ему дать развиться – оно превращается в пшик. В ничто. Как бы велико и красиво ни казалось вначале. Вспомни гитлеровскую Германию, вспомни Советский Союз. Я их не ровняю, но в виде идеи они были огромны и незыблемы. Зло развилось, казалось бы, должен наступить результат – тысячелетний рейх или вечное царство коммунизма. И что? Пшик!.. Небытие. А сколько людей за собой в бездну утащило…
Отвергнув истину, мы создали огромный мир иллюзий. Зовущий, соблазняющий, полный надежд и обещаний. Он предлагает нам все, что пожелаем. В обмен на отказ от устаревшей морали, от жалкой нравственности, от заповедей. Все можно! В обмен на бессмертную душу. Политика, экономика, право, искусство – только пытаются присвоить себе ранг жизненно важных сфер. Они – фантомы. Разросшееся до неимоверных размеров зло, произведенное за века человечеством. Бог не создал Международный валютный фонд, в нем нет его духа. И денег не создал…
– Жуткая картина… Мы производим пшик! – воскликнул Калмычков. – Вся эта власть, деньги и сила?
– Мы служим пшику, а производим зло, – поправил Павел Константинович. – Мораль пыталась оградить нас от этого. Была подпоркой, которая удерживала от падения в пропасть. По мере того, как каждый из нас подпорку выкидывал, скорость падения росла. Ты же сам говорил об эре беззакония. Погибший в душе закон не заменишь никаким бумажным. Иллюзия.
– Подожди, Павел Константинович, не успеваю за ходом твоей мысли. Эра беззакония – естественный процесс? Или его кто-то продвигает? – Калмычков удивился осенившей его мысли.
– Не знаю, Николай Иванович, – ответил Павел Константинович. – В человеке столько всего намешано: страсти, соблазны, похоти. Жаден и жесток. Не трудно с пути истинного сбить, если всерьез за дело взяться. Похоже, кто-то взялся… Не знаю кто, но знаю зачем. Ради своей примитивной выгоды. В конце которой – пшик. Огромный и один на всех…
Они еще долго беседовали. Спорили. Калмычков порывался сбегать за второй,
Проснулся мальчик. Заворочался на полке. При нем дискуссии прекратили. Спрятали под столик пустую бутылку и молча уставились в окно. Каждый думал о своем. Потом кормили Алешку ужином. Калмычков незаметно для себя прилег и отрубился. Проснулся на подъезде к Москве. Голова не болела.
Стал приглашать попутчиков к себе в гостиницу, но Павел Константинович сказал, что у него в Москве имеется небольшая квартирка, в которой он годами не бывает, но никому не сдает. Так что им есть, где остановиться. Обменялись телефонами, на всякий случай.
Им не придется встретиться или созвониться. Так и положено. Случайные попутчики.
Валентина
7 января, суббота
Опять не смогла войти. Как вчера, как на прошлой неделе. Дала себе слово и не сдержала. Заходит в парк, семенит по раскатанной до льда дорожке. Видит неказистую красную церковь. На фоне снега – кровавое пятно. Доходит до крыльца, а дальше ноги не несут. Отказывают. Она опускается на скамеечку и смотрит на проходящих мимо бабушек.
Однажды мимо прошествовал дородный молодой священник. Бросил на Валентину беглый взгляд. Она не решилась уцепиться за этот взгляд, подбежать, схватить руку и забормотать ему: «Батюшка! Помогите рабе Божьей…» Не смогла. И в церковь войти не может. Что-то в этом для нее неприличное. Вроде – соврать, или взять чужое. Жила хорошо – про Бога не вспоминала, а приперло… Не по совести.
Приходит она давно. С тех дней, когда убежала Ксюня, когда умирал Калмычков. Ей некуда больше идти. Работа, пустая квартира и эта нелепая церковь. Три места на целой Земле. Больше у нее ничего нет. Работа дает пропитание, квартира – ночлег, а церковь… От церкви веет надеждой.
Умом она поняла: жизнь рухнула. Судьба отомстила им с Калмычковым за что-то. За что? За деньги? За Колины взятки? Допустим, но ведь Валентина тех взяток не брала. И с мужа не требовала. Ей-то – за что?.. Еще она знает, что Колины начальники в разы больше берут и грехов на них больше. А ничего, как сыр в масле катаются. Еще есть разные олигархи, на них столько висит! Судьба им почему-то не мстит. Она искала ответ и быстро сообразила, что церковь – то место, где стоит поспрашивать. По телевизору про Бога говорят, начальство в церкви свечки держит. Врали, похоже, в школе, что Бога нет. А если есть, то почему бы по инстанции не обратиться. Не помолиться, не попросить за дочь. И за мужа не помешает.
Она купила возле метро несколько тонких книжек и Евангелие. Книжки читает, в них все понятно. А в Евангелии застревает на второй странице. Строчку прочтет, а что в предыдущей написано, не может вспомнить. Но Валентина упорная, прочла до того, как Христа распяли. Молитвы выучила: «Отче наш» и «Богородице, дево, радуйся…». Посоветовалась с подругой Веркой, та заядлая православная, каждый год крестный ход совершает на Пасху. Верка проэкзаменовала по выученным молитвам и в недоумении развела руками. Все, вроде, правильно… Осталось в церковь зайти, свечку поставить, помолиться. «Может, ты не крещеная?» Валентина пожала плечами. Мама умерла, у кого, теперь спросишь? «Так покрестись! Делов-то. Запишись у батюшки… Как рукой снимет!» – посоветовала Верка. Вот Валентина и ходит. Целый месяц готовится. Подойдет к крыльцу, а дальше ноги идти отказываются. Что такое?