Эра беззакония
Шрифт:
Калмычков наплевал на предосторожность и вылетел на похороны. Немного опоздал. Примчался на кладбище, когда заканчивался траурный митинг. Народу собралось много. Руководство ГУВД с приближенными, личный состав Управления, которое возглавлял много лет покойный. С десяток начальников уголовного розыска разного уровня – те, кто лучше других понимал невосполнимость потери. Никого из родственников. Вадима Михайловича тоже не увидел.
Отстрелялся прощальной речью начальник ГУВД. Поведал, как генерал горел на работе, забыл только добавить, что именно из его кабинета «скорая» увезла бесчувственного
Сколько взысканий за мастерски выполненную работу имел генерал? Сотни? Все сносил, только отшучивался. А сердцу нужна справедливость! Оно терпит, терпит, а потом взрывается! От переполнившей его обиды.
Отслужил священник, гроб заколотили и под автоматный салют опустили в могилу.
Пошел тихий, густой снег. Безветренно. Чуть ниже нуля. Снежинки ложатся, не тая, на искусственные цветы венков, на плечи людей. На быстро насыпанный холмик.
Жил человек. Любил. Страдал. Обладал большой властью. А теперь – холмик. На веки веков…
Калмычков стоял поотдаль, в гражданке. Никто не обратил на него внимания, не узнал, не окликнул. Он наблюдал, как торопливо разбредались люди. Дело сделано. Уехал оркестр, караул. Ушли похоронщики. Кладбище опустело.
Когда за густой пеленой снега исчез последний силуэт, Калмычков подошел к могиле. Венки, крест и большой портрет Серафима Петровича. Предательски сдавило горло. Постоял минут десять, не думая ни о чем. Уже собирался уходить, когда из снежной мглы проступила и начала приближаться человеческая фигура. За ней – другая, третья…
К могиле подошел высокий крепкий старик. Двое в черном охраняли и поддерживали его. Еще двое поднесли венок и приставили к кресту. Старик расправил ленту без подписи. Традиционное – «Покойся с миром», но ни от кого, ни кому не добавлено.
Еще через пять минут у могилы возникли два неизвестных мужчины с букетами роз. В одном из них Калмычков разглядел таинственного Веню. С трудом узнал его в черном пальто и шляпе. Веню заслонил новый подошедший. Люди неслышно возникали из снежной пелены поодиночке и группами. Еще и еще. Вокруг могилы стало тесно. Никто не говорил. Стояли молча. Заскрипел снег под быстрыми шагами, и Калмычков увидел Вадима Михайловича. За ним охрана несла венок.
Старик, пришедший первым, сделал знак рукой. Его человек раскрыл сумку, достал и роздал стаканчики. Разлил водку. Поставил стопку с хлебом и на могилу.
«Пусть земля тебе будет пухом…» – сказал старик и выпил.
Охранник вытащил из сумки небольшой бум-б оке, и над могилой потекла тихая, печальная музыка. «Фима просил…» – сказал старик, прикладывая платок к глазам.
Калмычков не выдержал. Отвернулся, стараясь скрыть слезы. Музыка, наверно… Финальная тема «Jisus Craist superstar». Простые звуки. Ни скорби, ни надрыва… Закрытая за ушедшим дверь. Но почему так хочется вопить в голос: «Прости меня! Прости…» И кто, прости?..
– Сына он схоронил под эту музыку. Просил Илюша… – объяснил старик. – И сам хотел,
Калмычков выбрался из кольца обступивших могилу людей и медленно побрел к выходу. У ворот его догнал и придержал за локоть один из охранников старика: «Родион Петрович просит вас на минутку задержаться…»
Из снежной пелены потянулись люди. Они молча рассаживались по машинам и уезжали. Последним покинул кладбище Родион Петрович. Он взял Калмычкова под руку, и пока шли к машине, сказал: «Серафим что-то слишком заботился о вас. Память с ним злую шутку играла. Илье сейчас было бы чуть больше лет, чем вам. Неважно теперь… Он просил взять вас под крыло. Имеете неотложные просьбы?»
«Нет, – ответил Калмычков. – Справляюсь».
«Что ж, хорошо. Как меня найти, знаете?» – Калмычков кивнул. Родион Петрович, садясь в машину, добавил: «Про вашу пропажу я слышал. Чем смогу – помогу…»
Калмычков поймал такси и поехал в центр. Побродил часок. Пару раз заходил в распивочные, поминал генерала. Потом поехал к Женьке. Вечер и полночи пили все, что оказалось под рукой. Почти не разговаривали.
Карцер без параши
6 января, пятница
Утром Женька отвез его на вокзал. Калмычков решил ехать поездом. Закрыться в купе, собраться с мыслями. Отоспаться, на худой конец.
Не получилось. Билеты в СВ кончились. Фирменный – не скоро. В наличии простые купейные. Калмычков махнул рукой и купил. Женька снабдил его «тормозком» – пакетом ресторанских закусок. И водочкой, на поправку.
Обнялись. По всему выходило, прощаются надолго. «Будем искать!» – сказал Женька и отвел глаза. Калмычков тоже рассматривал снег на ботинках.
С одиночеством вышла промашка: в купе уже расположились попутчики. На диване напротив сидели пожилой мужчина и мальчик лет двенадцати, разглядывали журналы.
«Хуже – только мамаша с младенцем», – подумал Калмычков. Пить при ребенке последнее дело. И папаша – нудноватый мужик. Сразу не поймешь, из каких. Точно, не из тех, с кем приятно коротать время за картишками. Трезвенник-язвенник. Учуял калмычковский «выхлоп» и рожу скривил.
Калмычков переоделся в спортивный костюм. Сходил в тамбур на перекур. Полистал лениво железнодорожный журнал, но буквы не складывались в слова, и он принял соответствующее обстановке решение. Постелил постель и захрапел, отвернувшись к стенке.
Проспал три часа, больше не смог. Внутри нарастало какое-то неприятное напряжение, при котором невозможно ни спать, ни сосредоточиться на одной мысли. Даже в окно не сумел смотреть сколь-нибудь долго. Там мелькала уже полустанками Новгородская область. «Пора подкрепиться», – решил он. Устроился за столом и достал пакет с продуктами.
Мужчина сидел напротив. То ли дремал, то ли думал о чем-то, прислонившись виском к оконной раме. Мальчонка на верхней полке посапывал во сне.
Калмычков разложил на столе Женькины гостинцы. Достал водочку. Есть в одиночку всегда неловко, и он осторожно предложил: