Эрдейский поход
Шрифт:
Кто-то из упырей с отчаянным рыком пытался ударом когтистой руки-лапы переломить осиновое или посеребренное древко, прежде чем то вгонит в бледную грудь порцию гибельного белого металла. Кому-то это удавалось.
Кто-то старался увернуться от смертоносных жал, протиснуться между и напасть сам. Кому-то удавалось и это.
Везло, правда, единицам. Но уж если везло, падали копейщики. И в бой вступали мечники. Клинки рубили взломавшие строй когти, пальцы, руки...
– На-зад! – едва не надорвался от крика Всеволод.
Они отошли опять, оставив по ту сторону решетки
А потом – сызнова.
Вперед.
И назад.
Теряя копья. Теряя людей.
Но и гора избитой, изрезанной, истыканной нечисти росла за решеткой. Быстро росла. Так быстро, что обращать копья уже приходилось не параллельно земле, а вверх. И выше, выше... Ибо все выше и выше становился завал.
Сверху, из-за решетки, текло и лилось. Целые ручьи, реки... В лицо прямо. И сами копейщики, и их копья уже целиком измазаны в липком, темном, маслянистом. И древка скользят в руках как живые гады.
Зато теперь решетку не поднять. Теперь снаружи до решетки вообще не добраться. Теперь с той стороны она завалена телами под самый арочный свод. Воротная арка забита, замурована, закупорена. Плотно, надежно. Мертвые и издыхающие кровопийцы оказались преградой для живых, все еще напирающих сзади.
Глава 45
Поздно, слишком поздно упыри смирились с тем, что через ворота им не прорваться. А на полноценный штурм стен сил у нечисти не оставалось.
И все-таки они лезли. Снова. Наверх, на стены. Начисто утратив инстинкт самосохранения. Не внимая голосу разума. Хотя был ли он у них вообще – разум – у этих кошмарных тварей темного обиталища?
Вряд ли. Был бы – не полезли.
Потому что ряды защитников крепости пополнились татарскими всадниками. Потому что перебиты уже под внутренними городскими вратами все до единой твари, что наседали с тыла – из тесных улиц Сибиу. Потому что упыри, атакующие из-за рва, больше не кажутся бесчисленной и несметной армией.
Да, видимо, в атаку нечисть вел не разум, а жажда, что сильнее страха смерти. Недоступная пониманию человеку жажда, утолить которую способна лишь человеческая кровь. Пожалуй, единственное, что могло бы сейчас остановить и обратить упырей в бегство, – солнце, встающее над горизонтом. Но до рассвета еще далеко и...
И страшен враг, не ведающий страха!
Яростный бой вспыхнул с новой силой. А закончился лишь со смертью последнего упыря. Срубленного и сброшенного со стены.
– Победили? А? – Десятник Федор стирал с окладистой бороды темные потеки, изумленно смотрел вниз и, судя по вопросительной интонации, сам себе не верил. – Ведь победили? Отбили воинство нечестивое?
Именно Федору довелось нанести последний удар в этой битве.
– Похоже, – осторожно проронил Всеволод, – победили.
– Я бы не был столь самонадеян, урус, – прозвучал за спиной низкий хриплый голос.
Всеволод обернулся. Сзади стоял предводитель татарского отряда. Сабля – в ножнах. Вместо добротного панциря с серебрёными пластинами – ошметки. Шелом
– Что так? – нахмурился Всеволод. – Чего опасаешься? Твари-то вон, все перебиты.
– Не все. Всех их за одну ночь не перебьешь...
Кочевник говорил по-русски сносно. Видать, из Батыева воинства. Таких нынче много, что на Руси побывали и языком овладели. Ибо часто татары с русичами соприкасаются, близко общаются. Еще чаще и ближе, пожалуй, чем прежде – половцы. И вот притираются постепенно друг к другу Русь и Степь – где войной, где миром, – и во что сие выльется, пока никому не ведомо.
– А что касается этих...
Татарский воевода брезгливо пнул носком сапога срубленную пятерню упыря.
– Мы лишь малую толику одолели, а сюда сейчас направляется другая... – татарин запнулся... – как вы на Руси говорите, орда другая. И она поболее этой будет.
– Откуда знаешь? – прищурившись спросил Всеволод
– Да уж знаю. Сами скачем от тех проклятых мангусов.
– От кого – от кого? – не понял Всеволод.
– Мангусы... Духи тьмы, живущие за пределами мира. Ненасытные кровопийцы, произошедшие от черной жабы, что вышла из ядовитой пены нездешнего желтого моря...
– Кровопийцы, значит? – Всеволод вычленил из пространного, не очень понятного ответа главное. – Упыри...
– Ночные демоны, – кивнул степняк. – Охотники за кровью. Мангусы...
Еще раз пнул отрубленную длань с когтями-ножами.
Что ж, пусть будут мангусы. Ничем не хуже упырей, нахтцереров и стригоев. Не хуже и не лучше. Просто каждый народ дает свои имена пришельцам из темного обиталища.
– И эти демоны гонятся за вами?
– Гонятся.
– Давно?
– Мы наткнулись на них сразу после заката, – ответил татарин. – Слишком долго искали место для ночевки. Замешкались. Не успели поставить курень [29] . Не огородили вовремя стан кострами, не оплели арканами.
29
Курень – слово, употреблявшееся татаро-монголами. Куренем-кольцом располагались юрты кочевников: в центре – шатер военачальника, вокруг – жилища нукеров и рядовых воинов.
– Арканами? – удивился Всеволод. – Как это? Зачем?
– Пойдем со мной – увидишь и поймешь.
По сбитой из жердей, скользкой от упыриной крови приставной лестнице они спустились на межвратный двор. Татарин подошел к ближайшему низкорослому степному коньку, взял конец намотанной на седельную луку веревки. Протянул Всеволоду.
Ага! Веревочка-то не простая! Диковинная веревочка-то, и притом весьма. В прочный конский волос щедро вплетены серебряная проволока и серебряные же нити. Кроме того, тонкие, но частые кольца из белого металла охватывали тугую косу аркана по всей длине. Да, такими веревками действительно есть смысл оплетать подступы к лагерю. Особенно в проходах между кострами. Коли полезет нечисть, да запутается в серебрёных силках – сильно пожалеет.