Ереван. Мифология современного города
Шрифт:
Итак, в Ереван стекался очень разнородный люд, не объединенный пока ни новым образом жизни, ни образом новой малой родины. При этом в людях было сильно желание найти “своих” – по прошлой жизни, по традиционному укладу. Контраст между приехавшим из деревни Сисиан и бывшим парижанином был пока настолько велик, что работа на одном заводе не приводила к их дружескому сближению. Отсутствовал и какой-либо доминирующий образец, которым мог бы стать уклад жизни старожилов. Этих последних переселяли вместе с приезжими на новые места, в новые дома, а большинство старых “майл” и “тагов” либо перестали существовать, либо не могли служить никаким положительным примером: уровень жизни жителей новых застроек был куда выше. Это отсутствие общего нового образца одновременно с удивительной устойчивостью старых образцов поведения постепенно становилось источником бытовых конфликтов. В таких конфликтах стороны предпочитали
Невозможность приложить к оценке бытовых эпизодов какой-либо общезначимый образец породила анекдот, которому суждено было войти в поговорку. В некоем селе был обычай: выставлять в праздник на сельской площади ночной горшок. Какой-то чужак, проходя по селу ранним утром, обнаружил этот горшок и – использовал по его прямому назначению… Проснувшись, селяне возмутились и хотели побить чужака. Остановил их старейшина, сказав:
– Не бейте его! Наш обычай – выставлять на площади горшок. Кто знает, может то, что сделал чужак – это тоже обычай. Обычай его деревни!
“Может у них в деревне такой обычай” – эта поговорка-шутка стала как бы обязательством Еревана не принимать какие-то обычаи в качестве данности, и, более того – обязательство уважать чужие обычаи даже на своей территории…
“В чужой монастырь со своим уставом не ходят”. А если в отсутствие своего “устава” местные жители согласны уважать любой чужой устав?
В этих условиях наступил момент, когда потребность в образцах поведения смогли бы удовлетворить любые эпизоды местной жизни, и это позволило культурной интеллигенции сыграть огромную роль в становлении образа новой Армении. Это очень важный момент. В каждой области жизни достаточно было задать ровно один пример: один пример “истинно армянского” взаимоотношений между соседями, один пример “настоящей ереванской” песни, картины, стиля одежды и т.п.
Знаковым кинофильмом стал фильм “Песня первой любви”. Содержательно фильм как бы наводил мосты между индивидуалистическим поведением молодого героя и традиционной моралью старшего поколения. Однако не зная социальной ситуации в Армении, нельзя понять, почему мелодраматический сюжет этой картины был вовсе не тривиальным для ереванцев. Дело в том, что за отцом героя (все тот же актер Рачия Нерсесян, по сюжету – простой каменщик), не стоит закоснелая и аскетическая советская жизнь, когда он критикует беспутное поведение сына (актер Хорен Абрамян). В лице отца героя читается мудрость и опыт человека, видевшего и “заграницу”, и “ресторанную жизнь”. Ему не скажешь: “Что ты понимаешь в хорошей жизни!”. Не критикует отец и джаз (впервые прозвучавший в советском кино). Какую позицию не занимай зритель, он не найдет аргументов в защиту героя фильма, окруженного вовсе не противостоянием, а искренней любовью отца и жены. В конце фильма герой поет ту же песню, что пел в пьяном виде в ресторане в начале фильма: исправившись, он как бы ничем не пожертвовал, всего лишь отплатил любовью тем, кто его любил и ждал – отцу и жене. Любившие героя отец и жена не встали “в позицию”, не стали выпячивать свое “я”, жена ни секунды не уделила другому ухажеру. А тот, в свою очередь, не стал на нее “давить”. Плюс ко всему, в этом фильме соседи без всякого исключения помогают друг другу и т.п. В результате возникает ощущение всеобщей безграничной любви и преданности: вокруг столько исключительно положительных людей, и все они безоговорочно любят не только друг друга, но и нашего героя в его мерзком образе пьяницы, вруна и чванливого себялюбца.
Еще раз подчеркну – обычно отрицательные герои исправляются, когда от них отворачиваются окружающие, или меняется жизнь, обстановка. В этом фильме, сыгравшем роль образца поведения на многие годы, все не так: у героя просто нет альтернативы. Свои внутренние проблемы он решает не сталкиваясь с “жестокой жизнью”, а наоборот, в обстановке почти навязчивой поддержки и веры в него со стороны близких людей.
Рассказав почти все о роли, которую сыграла в общем-то обычная мелодраматическая кинокартина со слабым сюжетом для жителей Еревана, мы вынуждены будем возвращаться к ней еще не раз: став знаковой, она продолжала играть роль не для одного поколения. Воистину, фильм “Песня первой любви” стал настоящей первой любовью для ереванцев. Любовью друг к другу. Это и само по себе редкость, но хочется обратить внимание на необычность ситуации: фильм оказывает впечатление на несколько последовательных
“Шрджапат” переводится буквально как “окружение”. Но это не тот случай, когда перевести – значит объяснить. Шрджапат – это действительно окружающие тебя люди, однако это не круг общения: ты можешь не общаться и с десятой долей собственного шрджапата. Это не родственный клан, поскольку любой ереванец входит одновременно в разные шрджапаты, а граница шрджапата почти подчеркнуто неопределенна, размыта. Почти ни о ком с достоверностью нельзя сказать, что он – вне твоего собственного шрджапата. Сказать такое вслух было бы почти наверняка вызывающим проявлением неприятия или враждебности к человеку, а не констатацией какого-то реально возможного положения вещей.
Шрджапаты демонстрируют открытость. Для того, чтобы “войти в шрджапат” не надо ничего, кроме желания: если ты имеешь дело с человеком, то вы оба имеете ввиду, что входите в шрджапат друг друга – пока между вами нет конфликта.
Социологи отнесли бы шрджапаты к “ватагам” – группам без лидера, а также к “номинальным группам” (в которых не все члены знакомы между собой). Долговременные лидеры в шрджапате нетипичны, чаще это временные лидеры, типа “хозяина дома” или “виновника торжества”, или даже виновника скандала. Временным лидером шрджапата становится любой: молчаливый или разговорчивый, желающий им стать или упирающийся. При таком “рыхлом” устройстве шрджапатной группы удивляет почти стопроцентная готовность члена шрджапата подчиниться “временному лидеру”, независимо от лидерских качеств последнего: достаточно того, что этот человек в данной ситуации референтен для меня, или же для меня важно мнение других членов шрджапата. Подчиниться шрджапату – значит подтвердить свое членство в нем. Хотя каждый ереванец входит в несколько шрджапатов, и сами шрджапаты редко кого отторгают: только подчинись правилу, и никто тебя не оттолкнет, но самый страшный сон ереванца – отсутствие шрджапата. Хоть какого-нибудь! Все шрджапаты хороши – судить, где лучший шрджапат, где худший волен каждый по-своему. Но жизненно важно, чтобы шрджапат у тебя был. И чем он больше, тем лучше…
Конечно, для личностного общения у человека есть друзья. Шрджапат – более широкий круг, помогающий скорей разрешать ситуации неприятные. Например, конфликты. Поэтому в шрджапат чаще всего входят люди не только приятные для общения, но и наоборот – далекие от твоих взглядов. Зато, возможно – близкие по взглядам к твоим оппонентам. Это поможет, в случае необходимости, найти через таких людей контакт и разрешить конфликт без большого ущерба.
Армяне – люди южного темперамента. Спорить и конфликтовать для них – штука небезопасная. Поэтому ереванцы приучились во что бы то ни стало иметь связи среди людей различных культурных традиций – на всякий случай.
И, наконец, шрджапат человека – это его достоинство. По мнению ереванца, иметь дело с человеком чисто “по служебной надобности” почти оскорбительно.
Если один человек выполняет просьбу или поручение другого человека, то здесь любой армянин, а ереванец – в особенности, не обойдется без того, чтобы прежде словесно декларировать свой мотив: ты, мол, дружище, приходишься тем-то и тем-то человеку, которого я уважаю, поэтому я для тебя это делаю.
С такой же декларации своих мотивов начнет и просящий или приказывающий. Чем ближе, весомее будет названная им связь, тем больше гарантий, что в просьбе ему не откажут (а приказ – выполнят). В крайнем случае можно сказать: “ты армянин, и я – армянин”, “Ты из Киева? У меня сестра бывала в Киеве”. Но лучше найти общих знакомых. Любое дело приносит ереванцу огромное удовольствие, если становится поводом для нахождения общих знакомых, родственников или признаков родства, схожести: “У евреев “сад” тоже называется “бостан”! Значит, они тоже наши люди!”. “А, говорят, предки Вардана Мамиконяна были родом из Китая, поэтому у нас так много общего с ними!”.
Шрджапат был призван защитить человека от “мичавайра” (что переводится просто как “среда”). Мичавайр – формальные, служебные отношения: на работе ли, в магазине ли между покупателем и продавцом. Такие отношения вызывали просто инстинктивное неприятие, воспринимались всеми – начальником и подчиненным, продавцом и покупателем – чуть ни как унижение. Свое “Я”, которое, несомненно выше твоей должности или номера в очереди, полагалось проявлять. Причем, проявлять не ущемляя в правах ничьего чужого “Я”. А это можно было делать только в доброжелательной и взаимоуважительной обстановке – в своем шрджапате.