Эрхегорд. Сумеречный город
Шрифт:
Мы приближались к стене тумана, и прохожих тут почти не осталось. Редкие торговцы уныло сидели перед полупустыми прилавками. Все чаще попадались заколоченные, оставленные хозяевами дома.
Теор утратил прежнюю вальяжность. Шел быстро. Начал изредка оглядываться. Судя по всему, он приближался к цели своей прогулки.
Когда Теор скрылся за первым поворотом в квартал Теней, мне пришлось задержаться на окраине квартала Каменщиков, чтобы не выдать свое присутствие.
Квартал Теней располагался в южной части города. Здесь жили богатые горожане,
Вдоль узких улочек, вымощенных черным диабазом, стояли плотные ряды трехэтажных домов. На тротуарах росли лианы ниалутии, они поднимались по креплениям на стенах, а между вторым и третьим этажом ложились на деревянные рейки и плотным навесом простирались над всей улицей. Это густое сплетение веток и листвы цвело тяжелыми оранжевыми бутонами и едва пропускало солнечный свет.
В квартале Теней даже в ясные дни таился полумрак. По стенам и на брусчатке лежала солнечная мозаика; последовав за Теором, я сразу угодил в ее паутину, и теперь она мягко мерцала, будто струилась по моей одежде.
Двери и окна здесь были заколочены, затянуты стальными цепями. Ни прохожих, ни карет. В тишине хорошо слышался шелест листьев.
Взглянув на цветущие лианы, я подумал, до чего красивым должен быть вид с третьего этажа! Открыть окно и увидеть перед собой зеленую реку навеса. Особенно ночью, когда внизу, на улице, зажигают фонари и река наполняется золотым свечением, оранжевые бутоны, словно рыбки, колышутся в ее спокойных водах.
Впереди, за поворотом, послышались голоса. Я дал Теору уйти слишком далеко, выпустил его из виду и теперь должен был поторопиться.
Говорили громко. Кто-то даже кричал. Кажется, женщина.
Не теряя осторожности, я прижимался к стенам домов, проскальзывал по верандам.
Улочка изогнулась последним поворотом и вывела на площадь Трех фонтанов. Полог из цветущих лиан тянулся по ее кромке, держась на высоких каменных столбах, а сама площадь была полностью открыта солнцу – из сумерек я вышел в яркий летний день.
Оглядевшись, пробежал вперед и спрятался на аллее – она узкой гравийной дорожкой шла вокруг площади и была укрыта плотными рядами цветущих пузырников.
В двадцати шагах от меня, возле каменной чаши фонтана, стояли четверо. Двое стражников в легких кожаных доспехах держали мальчика лет десяти. Рядом суетилась женщина в темно-коричневом сарафане. Фонтаны бездействовали, и я хорошо слышал голоса людей. Они ругались. Но происходившее на площади меня не интересовало. Теор исчез. Ни мертвого, ни живого, ни с черными, ни с золотыми волосами – его на площади я не видел, и сейчас это было моей единственной заботой.
Возможно, Теор заметил слежку и затаился где-нибудь в отдалении – наблюдал за мной. Или давно ушел в один из переулков, скрылся в убежище, к которому изначально шел. Тут бы понадобился следопыт, чтобы его отыскать.
Оба варианта мне не нравились.
Нужно было действовать, но я не знал, что предпринять. Пойти напрямик
Обогнуть площадь по аллее – затея сомнительная. По гравийной дорожке быстро не пройти: шум моих шагов привлек бы внимание. Оставалось идти вдоль домов, но там мне могли помешать кусты пузырников.
«Куда же делся Теор? Как он тут прошел?»
– Пусти! – вновь заверещал мальчишка, и я невольно прислушался к ссоре возле фонтана.
– Молчи, пакость! Только дерни мне! – взревел один из стражников.
– Прошу, прошу, поймите, он по глупости, по глупости! – тараторила женщина.
– Вот теперь поумнеет, – осклабился второй стражник.
Правые наплечники у них были закрыты, значит, они здесь оказались на боевом дозоре. Хотели отправить мальчика в тюремный глот. Должно быть, он забрался в пустующий дом и поживился там чем-нибудь съестным или вовсе схватил какое-нибудь украшение.
Я опять осматривал площадь, чуть выглядывая из-за колонны, и тут услышал от женщины:
– Сама не знаю, где он нашел бритву. Его бы никто не пустил! Не знаю… Он же по глупости, не понимает еще!
– Все я понимаю! – огрызнулся мальчик.
– Ну вот видишь. Все, давай! – Стражник медленно зашагал в мою сторону, волоча мальчика за шиворот.
Его мать опять запричитала, со слов сбиваясь на слезы.
– Волосы, – прошептал я.
«Опять волосы».
Голова мальчика была гладко выбрита.
«Золотые волосы убитой Оэдны, жены коменданта».
На улицах города мне попадались объявления, в которых Зельгард запрещал горожанам стричься наголо.
«Поначалу черные, затем золотые волосы Теора. Убитого, а теперь ожившего».
Безумное распоряжение было подтверждено гербом Багульдина, а значит, заверено наместником.
«Сегодня, на входе в „Буерак“, кравчий потребовал от меня снять капюшон. Я подумал, что он хочет увидеть пограничную сигву. Но его интересовали именно волосы».
Любого, кто нарушит запрет, ожидало заточение в тюремном глоте до тех пор, пока не станет очевиден цвет его волос. «Безумие…»
«Что так напугало Сольвина в „Нагорном плесе“? То, что я бежал? Или то, что я был в капюшоне и он не видел моей головы?»
«Вас все равно поймают! Можете не бежать».
«Там, в тумане, ты меня не видел?»
«Я не думаю, что они виноваты в тумане. Скорее, наоборот».
Я зажмурился. Понимал, что все это как-то связано, что у всего этого безумия есть какая-то внутренняя логика – логика, которую я никак не мог уловить.