Эрхегорд. Сумеречный город
Шрифт:
– Почему Эрхегорд не построил здесь пограничную стену?
– А-а! – Старуха обрадовалась и кивком похвалила меня за удачный вопрос. – Он знал, что скрыто в наших горах, что таится в их недрах. Знал… Два или три раза в век случается так, что свир иссякает. Огонь над ратушей гаснет. Ненадолго. На два или три дня. В Багульдине принято эти дни считать праздником. Мастера выходят из кузен. Потом свир возвращается. И все хорошо.
А лет десять назад наш наместник придумал спустить в расщелину следопыта. Отправить его в самую глубь и послушать,
Все было хорошо. Свили десяток катушек картулины. Не хотели рисковать и решили, что от рассвета до полудня будут опускать следопыта вниз, а как солнце пойдет к Целинделу, так сразу тянуть его обратно. Обратно… Дали ему светильник, кувшин масла, туесок с чем-то вяленым и воды. Все сделали, как хотели.
Старуха опять замолчала, и мне пришлось спросить:
– И что он там увидел?
– Много чего, много… – Травница громко цокнула языком. – А вот рассказать никому не рассказал.
– Почему?
– А вот так. И достали его раньше времени. Еще до полудня солнце не поднялось, а веревка вся затряслась. Запрыгала, закрутилась. А потом так натянулась, будто на нее целую глыбу навесили. Вот все и перепугались. Стали скорее тащить. Думали, что уже не увидят следопыта. Что бы там с ним ни случилось. Это еще повезло, картулина выдержала. Тяжело было тащить. Тяжело…
Когда вытащили, увидели, что живой. Живой… Только вот весь седой. А ему и лет-то было не так много. И в глазах – страх. Кто видел, говорили, что в глаза ему смотрели и в ужасе разбегались.
Где он там был, никто не знает. Следопыт с тех пор ни слова не сказал. Ни слова… Уж чего наместник ни делал! И травниц ему с Ара-Култука вызывал, будто своих мало… – Старуха усмехнулась. – Его даже в Матриандир на лечение отсылали. А он знай себе молчал. И только ужас в глазах – так и застыл до последних дней. И тело у него стало тяжелое, будто не один человек, а сразу два. Чего уж там с ним случилось, что он увидел?
Помучили его да и оставили в покое. Сидел себе на стуле, покачивался. А на глаза ему повязку сделали. Ни жена, ни сын не хотели ему в глаза заглядывать. Говорили, будто туда, в расщелину, смотришь. Будто в расщелину…
Ночью, говорят, он иногда вскакивал и бежал к ратуше. Вроде как в кузни хотел спуститься. Его не пускали. Он не мог объяснить, чего ему там понадобилось, вот и не пускали. Мычал что-то, тряс головой. Когда успокаивался, его отводили домой.
Долго так жил, потом пропал. Может, все же пробрался в кузни. А может, в горы ушел. Никто не знает. Теперь о нем вспоминать не любят. Страшно. Не так уж глубоко его опустили, до недр-то далековато…
Травница впервые за все время, что мы с ней говорили, перестала улыбаться. Без улыбки ее лицо показалось особенно старым, к тому же – безобразным.
– Нельзя было этого делать. Так ведь и разбудили Хубистан.
«По словам травницы, Хубистан – некий дух забвения, живущий в подземной долине, под местными горами. Около десяти лет назад,
– Он бы прошел мимо, но почувствовал нашу слабость… – Травница теперь подалась вперед, нависла над столом и шептала, глядя в пустоту: – Слабость… Хубистан нападает медленно. Ползет вниз по скалам. Не гремит, не пугает. От него легко убежать. И только те, кто не готов к переменам, кто боится собственных желаний, пропадают в нем навсегда.
В забвении есть и своя радость, – уже спокойнее и вновь с улыбкой проговорила старуха. – Люди в нем бывают по-своему счастливы. Только не замечают, как сами становятся туманом. Он их растворяет. А потом, когда уже весь город становится сумеречным, ведет за собой на поиск других городов.
Полчища сумеречных людей. Его воинство. Воинство… Мы их не видим, но они уже вошли в Багульдин. Стоят на его улицах, в его домах. Ждут своего часа.
– Если вы все это знали, почему не ушли из города? Ведь туман начал стягиваться еще год назад.
– Ну почему же? Ушла. Еще как ушла! – Травница залилась рваным, каким-то звериным смехом.
Безумная.
Я отложил перо. Вновь подошел к балюстраде.
Вспоминал слова старухи о Хубистане, о тумане забвения. Смотрел на гладкую стену мглы над городом. Поглядывал на прохожих и представлял, как туман поглощает их, делает послушными сумеречными воинами, как… Я весь подался вперед. Застыл над перилами. Там, в узком проходе между торговых лавок, на краю Ярмарочной площади… «Не может быть».
Не верил тому, что видел.
Еще несколько секунд стоял в растерянности, не зная, что делать, потом бросился в комнату. Задел письменный столик и опрокинул чернильницу. Ее содержимое выпросталось одним большим пятном. Часть рукописей была загублена. Я потянулся к испачканным листам, но понял, что нет времени тут копошиться. Нужно было скорее бежать на площадь – туда, к проходу между лавок.
«Как это возможно?»
Я засуетился в комнате. Еще не зная, что буду делать, что скажу и как объясню свое неожиданное появление, набросил путевой плащ. Накинул пристяжной капюшон.
«Лучше скрыть лицо. Он не должен меня узнать».
Выскочил из комнаты. Неверной рукой провозился с замком. Заперев его, сунул ключ в карман и побежал по коридору.
Вскрикнув, посторонилась служанка с умывальным тазом – грязная вода плеснула на каменный пол и ее передник.
«Неужели я ошибся? И волосы… Опять черные».
Скользя и едва удерживая равновесие, я промчался по двум лестничным пролетам. Ворвался в гостевой зал.
«Я должен понять!»