Эрика
Шрифт:
— А что, разве квартирная хозяйка уже уехала? — спросила Эрика.
— Уехала. Сейчас только ее на вокзал проводил. Так что, может, придешь вечером? Ждать или нет? Завтра и послезавтра я буду занят. В общем, всю следующую неделю. А сегодня я свободен. Приходи, а? Я стол накрою… Выпьем вина. Я умею любить, зацелую.
— С чего это вы взяли, что я к вам когда–нибудь приду? Да я вас ненавижу! — крикнула оскорбленная его словами Эрика.
Попов даже не разозлился. И спокойно ответил:
— Придешь. Сама придешь как миленькая. И еще будешь просить меня пустить тебя в постель. А знаешь, когда придешь? Когда коня утром в конюшне не обнаружишь. А ты за него ответственная. За пропажу скотины — пять лет тюрьмы.
— Родинки, как у вашего ребенка? — спросила ехидно Эрика.
— Какого моего ребенка? — насторожился Попов.
— Да у Инны. Инна была вашей дочерью! А вы, вы ее… Когда она узнала, что вы ее отец, она повесилась. А вы еще стояли на похоронах как ни в чем не бывало. Да вы… Да вы хуже подлеца! Вы не человек!
— Ах так! Значит, ты все знаешь. И кому рассказывала?
— Матери Инны — на всякий случай ответила Эрика, испугавшись того, что проговорилась.
— Ну, а знаешь ли ты, что эта Татьяна всегда была помешанная? Она придумала, что девчонка — моя дочь. Чушь это. Инна сама мне на шею вешалась. Все это видели. Я ее не отгонял, замуж взять хотел. А она, дура, жизни себя лишила.
Эрика вспомнила патриотически настроенную подругу и сказала:
— Инна относилась к вам как к фронтовику, уважаемому человеку. Это ее подвело. Ей казалось, что вы герой… А вы воспользовались этим.
— Ладно. Хватит болтать, — перебил ее Попов. — Даю тебе сроку одну неделю. А потом хоть тоже руки на себя накладывай, если ты такая дура. Ты меня не знаешь. Я не отступлюсь.
Эрика передала весь разговор отчиму, но уже не верила, что кто–то может ей помочь. Мысли о самоубийстве стали закрадываться ей в голову. Всю ночь она тихо проплакала, думая о Николае и о себе: «Наверное, нам не суждено быть вместе». Ей стало жалко его и себя тоже. Умирать не хотелось, а в тюрьму и подавно. Он, Попов, хочет свести у нее коня. Может ночевать с ним на стройке нового дома? Об этом она спросила отчима утром.
— Нет, будет еще хуже, — ответил отчим. — Он приведет милицию и составит акт о хищении. И тебя с поличным поймают. Придется тебе ночевать в конюшне с собакой. Если ему вздумается выкурить тебя из конюшни, собака учует дым.
— А если он закроет меня с обратной стороны? — спросила Эрика.
Гедеминов усмехнулся и успокоил ее:
— Перестань волноваться. Доверься мне. Я не сплю, я всегда рядом. Но матери ни слова.
Стемнело, Гедеминов надел медицинские перчатки и пошел к дому, где квартировал Попов. Света в окнах не было. Когда он проходил там в обеденный перерыв, собака тявкала. Теперь он прихватил колбасы. Тихо позвал ее. Но из сарая только слышалось ее слабое возмущение. «Так, — подумал Гедеминов, — значит, ждет гостя или гостей». Он прокрался к калитке и огляделся. Все было тихо. Калитка даже не скрипнула. Присев за кустами, он послушал еще немного и, добежав до входной двери, потрогал замок. Руки еще помнили, как он раньше открывал такие замки простым гвоздем. Несколько секунд — и замок открыт. Гедеминов быстро проскользнул внутрь и посветил фонариком. Затем открыл несколько окон, и задернул занавески. В одно из них выпрыгнул, закрыл за собой, палисадником прокрался к входной двери и накинул замок. Разломал колбасу на куски и разбросал их вокруг сарая, чтобы собака, как только Попов ее отпустит, искала подольше. Потом стал ждать недалеко от калитки. Сидеть пришлось долго. Пропели первые петухи, и наконец Гедеминов увидел движущиеся к дому фигуры. Одна, пониже — Попова, другая — крупного мужика. «Какого здорового нашел», — подумал Гедеминов, осторожно прокрался за угол дома и запрыгнул в окно. В передней,
Зашли. Попов сказал:
— Все, можно не шептаться. Света я не зажгу. Мало ли кому сегодня не спится. Иди сюда, на кухню. Здесь и так светло, как днем.
— Как у нас в Карелии в белые ночи, — сказал мужчина басом.
Попов что–то положил на стол.
— Ешь. Выпивки пока не будет. Сделаешь дело, тогда и выпьешь. И надо обговорить все хорошенько. Ты ешь и слушай. До утра уже недолго осталось. Пока обговорим, рассвет наступит. И не вздумай удрать. Тебя, крупного, стриженого, все равно найдут. Дело сделаешь — и свободен. Завтра к пяти часам дня придешь к фабрике…
— Как?! Днем!?
— Да тебя здесь не ищут. Там нет домов, одни посадки. Подойдешь к забору с восточной стороны. Этот сапожник, после смены, идет на свою стройку одной и той же тропинкой в сторону болот. Там трава в человеческий рост. Но тропинку он протоптал. Росточка он выше среднего, не худой и не полный. Конечно, меньше тебя, но не надейся легко его одолеть, хотя он и мой ровесник.
— Ну, с таким–то я слажу, — засмеялся незнакомец.
— Не сладишь. Я уверен, он такой мастер, что без ножа не ходит. И дерется, как дьявол. Я тебя запугивать не хочу, но хромаю я из–за него. Конными на лошадях дрались. Лагерное начальство так хотело. Не мог я его одолеть, как ни старался. Думал, по–другому покончу с ним, а меня предупредили, чтобы и волоска с его головы не упало. Начальству он нужен был. А теперь он на меня охотится. Не я его, так он меня.
— А как его зовут? — настороженно спросил незнакомец.
— Это тебе необязательно знать. Хочешь свободы — не задавай лишних вопросов. Одним словом, в первый день ты только следи за ним, понял? А вот во второй я даю тебе полную свободу. У меня не появляйся. Я дам тебе все, что надо: продукты, одеяло — и спи там в зарослях. Мешок дам. Покончишь с ним, сразу его в мешок, и камень обязательно туда же, там же на болоте и утопишь. Только принеси мне его рубашку и туфли. Они у него модельные, и мне как раз будут. Таких даже в продаже нет. Сразу не буду их носить, а годика через два надену. Зато я точно буду знать, что его больше нет. Спор у нас давний… Может, даже скучно будет без него. Кралю одну он пасет, а мне она нравится. Правда, уже испорченная. Но ничего. В общем, как в цыганской песне поется: «Очи черные, очи страстные…» Слыхал такую песню? Да где тебе! Сидишь только по лагерям.
— Почему же не слыхал? Сестра моя замужем была за одним заключенным. Неофициально, конечно. Влюбилась в него. И жила с ним. Он хорошо пел и на гитаре играл. Вот эту песню я от него и слышал. Он меня всему научил, всем приемам борьбы, и на лошади скакать с шашкой наголо… Но больше я его не встречал. Хороший был человек дядя Саша.
Гедеминов за занавеской ахнул про себя: «Володька! Гора с горой не сходится… Так вот кого они нашли! Голос у него какой выработался. Но нет, Попов, тут ты заранее проиграл».
— Значит, ты на лошади хорошо ездишь? — спросил задумчиво Попов.
— Ездил лет двадцать назад, хорошо ездил. Он меня обучил.
— Тогда тебе и не надо на поезд садиться. У меня есть конь. Дам я его тебе, уйдешь на нем к цыганам. Они недалеко кочуют. Этого коня я у них конфисковал. Мне дружок помог, начальник милиции. Там отпустишь бороду, женишься на цыганке… Никто тебя не найдет. А в тюрьме тебя актируют.
Попов сам не верил тому, что говорил. Он просто еще не знал, как увести из конюшни жеребца и как наказать строптивую девчонку, чтобы сама пришла к нему.