Эрика
Шрифт:
— Конечно! — живо сказала Эрика. — Я никого не понимаю. Это так сложно…
— Вот поэтому люди делятся на определенные слои, и каждый прибивается к своим, где ему и интересно, и не одиноко. А кто, например, тебя принудил иметь другое имя и искаженную фамилию?
— Ну, это в детском доме…
— Это следствие, а причина? Война? Откуда тебе знать, кто войну затеял? Общество обвинило твою маму и на долгие годы разлучило вас. Значит, ни ты, ни мама не виноваты, а расплачиваетесь за несовершенство системы, которая позволяет наказывать невиновных, устраивать гонения по национальному признаку. Ведь ты не хочешь,
* * *
Рождественский бал. Сердце Эрики прыгало от радости. Он все приближался, этот бал, его устроят сразу после Нового года. Ей хотелось хоть с кем–то поделиться, потому что без этого на душе не было полного праздника. В канун Нового года мать сказала: «Ты можешь сегодня здесь переночевать. Сейчас Александр Павлович принесет елку, и мы будем наряжать ее». Альберт услышал это и обрадовался. Новая сестричка ему нравилась. Он сказал: «Когда вырасту, женюсь на Эрике». Его никто не поправлял, что на сестрах не женятся, и Эрике это понравилось. Вырастет — сам поймет.
Елку принес Эдуард, весь заснеженный, а Александр Павлович привел огромного волкодава. Он подвел его к каждому члену семьи, спокойно говоря: «Свой, свои». Дал ему мяса и, постелив у двери, коротко сказал: «Место, Пилот. Лежать». Собака послушно легла у двери на место.
— Он теперь член семьи, надеется на полное взаимопонимание и уважение, — объяснял Александр Павлович, показывая на собаку. Потом они с Эдуардом устанавливали елку, а Адель с детьми готовилась украшать ее. Наступал 1956 год.
В общежитии тоже готовились к встречи Нового года.
— А мы на квартире решили собраться, десять человек, — сказала Вера, когда Эрика пришла в общежитие. — А где ты будешь? Кое–кто очень интересуется тобой.
— Кто? — спросила Эрика, заранее зная, о ком идет речь.
— Женя. Пойдешь с нами?
— Хорошо, — согласилась Эрика. Ей очень хотелось отметить Новый год с ровесниками. И она сказала об этом матери. Адель задумалась и ничего не ответила. Впрочем, Эрика сама все решила — с мамой она будет Рождество отмечать.
А Лена, узнав, где Эрика собирается провести Новый год, предупредила ее:
— Смотри, не пей — опьянеешь — и Веру не слушай. Ей все равно теперь.
Пришла Инна, вся в снегу и позвала Эрику к себе домой:
— Я тебе платье свое новое покажу, буду в нем на вечере
— Я приду и туфли принесу — пообещала Эрика.
— Ты ей дашь свои туфли на новогодний вечер? — спросила Лена, когда Инна ушла.
— Дам. У нас один размер ноги. А у меня четыре пары. Она же моя подруга, почти сестра, — ответила Эрика.
— А мне твои туфли будут велики, — вздохнула Лена.
Снова прибежала возбужденная Вера и напомнила:
— Эрика, не забудь. Празднуем Новый год у нашей работницы. Вот адрес, не опоздай. Будет только семь пар, все свои. Уже водки и шампанского купили и даже поросенка. Знаешь, как весело у нас будет! Ребята гитару принесут. Ой! Чуть не забыла! Римма велела тебя предупредить, что сегодня комсомольское собрание и ты должна быть обязательно. Итоги за год подводить будут.
В коммунистический союз молодежи, комсомол, Эрику приняли еще в детском доме. Это было очень почетно. Ей нравилось выполнять какие–то поручения, нравилось, что она на виду, что ее хвалят. Но здесь, на фабрике, она не понимала, зачем ей там быть и что толку от ее присутствия в комсомоле. Особенно после разговора с Александром Павловичем. Правда, быть исключенной означало сразу исключение из училища. Поэтому, хоть и нехотя, но Эрика на комсомольское собрание пошла. К своему удивлению, она увидела на стене листок, в котором была повестка собрания. И вторым пунктом стояло: «О моральном облике Ирины Рен». Эрика удивленно смотрела на листок. Кровь прилила к голове. «Это Римма мне мстит за Женю, — подумала она и решила: — Нарочно пойду с ним на Новогодний праздник. Я знаю, меня будут ругать за то, что я сблизилась с бывшими заключенными. Ну и пусть!»
* * *
Торжественное предновогоднее собрание открыла Римма. За стол президиума пригласили Инну, еще одного молодого паренька и секретаря партийной организации фабрики Попова. Инна, польщенная, заняла свое место рядом с ним в президиуме. Кто–то, сидевший сзади Эрики, шепнул ей:
— Посмотри, они все похожи.
— Кто? — так же шепотом спросила Эрика.
— Ну парторг, его племянница Римма и эта выскочка Инна Безымянная.
— Так Римма племянница парторга, а Инна случайно похожа, — ответила Эрика.
Она сидела в напряжении и думала: «Лучше бы меня обсуждали первым вопросом. Я бы тогда сразу домой ушла». Но вначале слово предоставили Попову, и он долго читал свой доклад о комсомольцах, совершавших у него на глазах подвиги во время войны, о рабочем классе, об уничтоженном навсегда старом режиме, и закончил тем, что сказал о дворянском сословии, которому пришлось растворится в рабочем классе, и о том, что многие из них работают здесь, на фабрике. Потом поздравил молодежь с Новым годом.
Эрика задумалась. И вдруг услышала свою фамилию.
— Ирина, выйди и встань перед всеми, лицом к собранию, — сказала Римма.
Эрика вышла и посмотрела в зал. Она покраснела. Ей было стыдно стоять под обстрелом сотен глаз. «Что они обо мне могут подумать? Что придумала Римма?» — в смятении думала она.
Ей ставилось в вину отрыв от комсомольского коллектива, общение с бывшими заключенными, которые морально ее растлевали, и то, что она не ночует последнее время в общежитии и ведет аморальный образ жизни. Эрика побледнела: