Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография

Дирборн Мэри

Хемингуэй нуждался в дальнейшем медицинском уходе, и Гэмбл, в конце концов, посадил его на санитарный поезд «вместе с мухами и запекшейся кровью», по рассказу пациента. Поезд шел сорок восемь часов до пункта назначения, и Гэмбл отправился в путь вместе с товарищем. Эрнест не забыл доброту старшего друга и позднее написал ему: «Все плохое во время этой поездки из Пьяве в Милан сгладилось тобой. Я ничего не сделал, только позволил тебе создать для меня идеальный комфорт».

Как только Эрнест добрался до Милана, он послал родителям телеграмму, что был ранен, но уже все в порядке и что он получит «медаль за отвагу». Примерно в это же время из Красного Креста тоже отправили родителям Эрнеста телеграмму. Однако первые детали, о которых узнали родители, содержались в письме, отправленном им Тедом Брамбэком 14-го числа, после целого дня, проведенного вместе с Эрнестом в госпитале в Милане. Самое раннее описание Брамбэка героизма Эрнеста:

В нескольких футах от Эрнеста, пока он раздавал шоколад, взорвалась огромная траншейная мина.

От взрыва он потерял сознание, его засыпало землей. Между Эрнестом и снарядом оказался итальянец. Он погиб на месте, а другому, стоявшему в стороне на расстоянии нескольких футов, оторвало обе ноги. Третий итальянец был тяжело ранен, и его Эрнест, после того как тот пришел в сознание, взвалил себе на спину и потащил к первому укрытию. Он говорит, что не помнил, ни как он туда добрался, ни что нес на себе человека, пока на следующий день ему не рассказал об этом итальянский офицер и сообщил, что за этот поступок ему решили вручить медаль за отвагу.

К серебряной медали за воинскую доблесть, которая, по некоторым мнениям, давалась всем американцам, получившим ранения, прилагалось иное описание героического поступка Эрнеста: «Получивший серьезные ранения многочисленными осколками шрапнели из вражеского орудия, проникнутый замечательным духом братства, прежде чем позаботиться о себе, он оказал великодушную помощь итальянским солдатам, которые получили более серьезные ранения вследствие того же взрыва, и не позволил перевезти себя в другое место, пока их не эвакуировали». По одним сообщениям, Эрнест вынес раненого товарища с поля боя, другие утверждают, что он отказывался от помощи до тех пор, пока сначала не осмотрят его товарищей. Все это породило какую-то колоссальную путаницу о ранениях Эрнеста Хемингуэя и природе и степени его героизма. В следующие недели и месяцы появится много версий этой истории, когда Эрнест начнет рассказывать, пересказывать и приукрашивать рассказ о своих подвигах. Действительно, все оставшиеся годы жизни он со страстным упорством будет возвращаться к истории своего ранения и героизма, в зависимости от обстоятельств изменяя рассказ. Предыдущие биографы фиксировали эти несоответствия, но расхождения будут вновь появляться в этих рассказах. Сейчас достаточно будет сказать, что слухи упоминали «темноглазую красавицу [11] с оливковой кожей», оставшуюся в Италии, и сексуальный контакт с печально известной Матой Хари (шпионка была казнена в 1917 году).

11

Из неустановленной газетной вырезки (Пенсильванский университет). В этой заметке сказано, что Эрнест получил тридцать две пули 45-го калибра в свои конечности.

И все же Хемингуэй частенько будет оставлять намеки, которые могли указывать на правду. Перечитывая сцену из своего романа «Прощай, оружие!» о Первой мировой войне, он переосмысливает свои утверждения о том, что пронес раненого итальянца 150 ярдов (как указывает один критик, это в полтора раза больше длины футбольного поля). Лейтенант Ринальди спрашивает Фредерика Генри, совершил ли он «подвиг», за который дают медаль. «Нет», – отвечает Фредерик, он ел сыр, когда был ранен. Ринальди просит его подумать лучше: «Вы никого не переносили на плечах?» «Никого я не носил, – отвечает Фредерик. – Я не мог шевельнуться». (Историк Хамфри Карпентер считает «удивительным», что биографы Хемингуэя приняли рассказ о «перетаскивании» человека «безоговорочно».) В одной сцене – подобные детали и превращают «Дома» в превосходный рассказ – Кребс, вернувшийся домой с войны, понимает, что его слушатели настолько привыкли к историям о зверствах, что для того, чтобы заставить их слушать, ему приходится лгать. Он начинает старадать из-за всей этой лжи. Раньше Кребс вспоминал о войне и о том, как все было просто, и «чувствовал спокойствие и ясность внутри». Теперь эти воспоминания утратили всю «простоту и ценность и затем позабылись и сами». Из-за лжи Кребс остался ни с чем, он чувствует лишь отчуждение и отчаяние, вернувшись домой после войны. В рассказе «В чужой стране» герой подружился с итальянскими солдатами, которые находились вместе с ним в госпитале в Милане. У всех есть медали, и итальянцы «очень вежливо» интересуются медалями героя; в грамотах, которые герой показывает друзьям, много слов вроде «fratellanza» и «abnegazione» [итал. «братство» и «самоотверженность». – Прим. пер.] (в грамотах самого Хемингуэя те же слова), но если отбросить напыщенные фразы, то на самом деле все грамоты говорят о том, что «медаль мне дали потому, что я американец». Герой этого рассказа, в отличие от Кребса, знает, что «никогда бы такого не сделал». И во время войны, и сейчас, вернувшись домой, он «очень боится смерти». (CSS, 208)

В этом романе и двух рассказах писатель как будто бы признается о собственных переживаниях на войне, обо всем, что он рассказывал. Конечно, мы не можем считать даже, казалось бы, автобиографический рассказ полноценной истиной. Хемингуэй, будучи писателем, прекрасно знал об этом. В обоих рассказах, о лжи и о войне, он говорит очень глубокие вещи о лжи и вымысле, о героях в реальной жизни и героях в художественной литературе. Но было бы нечестно закрывать глаза, когда Хемингуэй показывает нам лгущих, или неискренних, персонажей. Он хочет, чтобы мы, по

крайней мере, задались вопросом, не солгал ли он сам о войне. Писатель тоже говорит неправду и выдумывает, как, похоже, говорят нам рассказы. Но что это означает в контексте последствий войны? Осталась ли какая-то правда или достоверность?

«Дома» и «В чужой стране» говорят и о последствиях войны для солдата. Из-за всего пережитого на войне герой «В чужой стране» боится того, что произойдет, когда он вернется на фронт, он боится умереть. Рассказ «Дома» более основательно показывает глубокое отчуждение, которое чувствует Кребс, вернувшись домой. Мать Кребса спрашивает, любит ли он ее, и он отвечает, что нет, он никого не любит; когда она становится на колени на полу в столовой и просит его помолиться вместе с нею, он отказывается.

Невроз военного времени [12] – термин был введен в обращение в Первую мировую войну и впервые упоминался в британском медицинском издании «Ланцет» в 1916 году – по-видимому, описывал до сих пор неизвестное состояние солдат, включающее нервозность, утомление, психическую нестабильность разного типа и многочисленные соматические заболевания, начиная с лицевого тика и заканчивая диареей. Военный невроз считался биологическим феноменом, причиной которого была «ударная волна» от разрыва снарядов в непосредственной близости от пострадавшего солдата; позднее под военным неврозом стали подразумевать также психическое расстройство, вызванное стрессом в условиях современной войны.

12

В свете последствий позднейших черепно-мозговых травм Хемингуэя, интересно заметить, что недавние данные свидетельствуют о том, что так называемые травмы от ударной волны, возникающие, если человек находится вблизи от взрыва, могут напоминать и/или быть связанными с ХТЭ, или хронической травматической энцефалопатией, т. е. деменцией, возникающей в результате повторных сотрясений. Некоторые симптомы ПТСР (посттравматического стрессового расстройства) могут фактически включать органические повреждения головного мозга.

Много чернил было пролито, чтобы прояснить вопрос, страдали ли герои Хемингуэя от военного невроза – особенно Ник Адамс, который в разных рассказах Хемингуэя, и в частности «На сон грядущий» и «На Биг-Ривер», с трудом держит себя в руках и справляется с помощью ритуальной рыбалки и жизни на природе. Выдвигаются предположения, мог ли создатель Ника страдать от того же расстройства. Доказательства неубедительны, потому что ни в одном медицинском отчете того времени о состоянии здоровья Хемингуэя оно не упоминается, за одним не очень убедительным исключением. Один доктор из Бойн-Сити, видевший Хемингуэя летом после того, как тот вернулся с войны, рассказывал исследователю: «Психическое здоровье Эрнеста было страшно расстроено, когда он приехал на лечение летом 1919 года… Пациентом он был мужественным, но очень нервным». Помимо сомнительных свидетельств в прозе, Хемингуэй открыто признавался в письмах, что после войны не мог заснуть без света.

Эрнест провел немногим больше месяца на службе в Американском Красном Кресте в Италии – всего неделю в зоне боевых действий рядом с Пьяве и еще семь месяцев в Европе. Однако ранение оставило в нем глубокий след, что обернулось, вероятно, не только неврозом военного времени (который сегодня мы назвали бы боевым посттравматическим синдромом), но и вызвало в нем серьезные перемены в психологическом и философском смысле. Он описывал, довольно убедительно, ощущения, когда оказался на волосок от гибели: ему казалось, что душа покидает его, точно так, как будто из кармана вытаскивают белый носовой платочек. По-видимому, он действительно заглянул смерти в глаза; он больше никогда не станет прежним. Однако письма домой, в которых он описывал свои переживания, когда речь заходила о том, насколько все пережитое изменило его, напоминают пустые клише. В письме от 18 октября он написал родным, что все солдаты жертвуют тела, но «избраны будут немногие… Смерть – очень простая штука. Я смотрел смерти в лицо, я знаю. Если бы мне пришлось умереть, это было бы очень легко». Становится понятно, что он очарован собственной риторикой, когда обращается напрямую к матери, не просто признавая ее «жертву», потому что она позволила сыну отправиться на войну, но обращая к ней высокопарные слова: «Когда мать производит сына на свет, она знает, что когда-нибудь ее сын умрет. И мать сына, который погиб за свою страну, должна гордиться и быть самой счастливой женщиной в мире». Он доверительно сообщает родным: «Ужасно приятное чувство – страдать от ран, тебя отмутузили за благое дело».

Впрочем, потом Хемингуэй поднимет большой шум, когда критик Филип Янг опубликует исследование с гипотезой о влиянии «ранения» на его жизнь и творчество. Согласно гипотезе, если изложить ее простыми словами, герой Хемингуэя (которого Янг считал альтер эго автора) так и не оправился после ран, полученных в сражении, и для того, чтобы предотвратить полный распад личности, он разрабатывает кодекс поведения и намеревается твердо придерживаться его. Янг лучше всего описывает это на примере рассказов о Нике Адамсе: «Герой Хемингуэя, большой, суровый человек, привыкший к жизни под открытым небом, был ранен, и описание некоторых сцен из жизни Ника Адамса поясняет, каким образом это случилось. Этот человек умрет тысячу раз до того, как придет настоящая смерть, но от ран он так и не оправится, пока Хемингуэй жив и продолжает описывать его похождения».