Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография

Дирборн Мэри

Трудно отследить развитие Эрнеста по газете, невзирая на огромные усилия исследователей, поскольку почти ни одна из его заметок не была подписана. Если судить по тому, как много времени и тяжелого труда он вкладывал в свою работу, то можно сказать, что Эрнест шел семимильными шагами к вершинам многообещающей репортерской карьеры. Тот факт, что его приняли в газету в знак одолжения, и отсутствие реального опыта перестали иметь какое-либо значение для его работодателей после того, как он приступил к работе, в «Стар» умели ковать профессионалов из любителей. Эрнест с готовностью откликнулся, добившись успеха, и, по-видимому, был довольно скоро признан маститыми и очень талантливыми журналистами.

В разгар всей этой деятельности Эрнест умудрялся регулярно писать семье и особенно Марселине. Кажется, ему хотелось получить одобрение родителей, но еще больше – показать им, какой была его жизнь в Канзас-Сити, и почувствовать

себя по-прежнему членом семьи, что было обычным поведением подростков, впервые уехавших из дома. Если Эд и Грейс не могли, что понятно, представить истинного характера жизни в Канзас-Сити, ее темпа, потребностей, а также перемен, которые с ним происходили, Эрнест начинал злиться. Через несколько месяцев репортерской работы он ощутил, что стал более зрелым и семья не считается с этим. В одном из выпусков оак-паркской газеты, которую семья – что характерно – исправно пересылала Эрнесту, отец говорил, что ему «всего восемнадцать». Эрнест немного смешно обижался, поскольку чувствовал, что, пусть не возраст, но у него достаточно большой опыт. Может быть, ему всего девятнадцать, писал он отцу, однако он работает в таком темпе, с которым не справился бы мужчина старшего возраста. В общем-то, это письмо к отцу, в котором Эрнест заявляет о праве на уважение (с этого же времени он заведет привычку холить свои обиды), можно назвать маленьким шедевром расстановки точек над «i», даже по меркам семьи, в которой умели писать выразительные письма. Здесь же мы можем прочесть одно из лучших доступных нам описаний репортерской жизни. Ему не нужен колледж, говорит он отцу. В Канзас-Сити он только и делал, что зубрил: «Ответственность, абсолютная точность, тысячи долларов напрямую зависят от твоих высказываний, абсолютной правды и точности». Даже написанное с ошибкой имя может стать причиной иска к газете. Это мука, пишет он, работать рано по утрам в дедлайн:

«Если надо написать статью на полколонки, нужно помнить про хороший стиль, стиль должен быть идеальным на самом деле, изложить все факты, и в правильном порядке, придать тексту цепкость и силу и написать его за пятнадцать минут, по пять предложений за раз, чтобы успеть в выпуск как раз, когда он идет в печать. Если надо принять сюжет по телефону и рассказать все точно так, как ты увидел мысленным взором, ты бежишь к пишущей машинке и пишешь страницу за раз, пока стучат еще десять пишущих машинок, а босс кричит на кого-то, и мальчик выхватывает страницы из твоей машинки, как только ты заканчиваешь писать».

Он прекрасно передает напряжение, в котором существует, и обходит молчанием, сколькому он научился. Несмотря на то что вопрос о колледже будет подниматься снова, и в манере, вызывающей раскол в семье, Эрнест ясно дает понять, что колледж ему не нужен. Газетчики того времени были известны сомнительной репутацией, а Эрнест хотел показать, что журналистика – это профессия, не ремесло. Ему не было дела до того, считают ли его в семье беспутным, но он знал, что они должны уважать его работу. Вроде забавно, продолжает Эрнест в письме к отцу, что всего лишь год назад он написал «кормушку и быка» для школьной «Трапеции». «Но это так, и я говорю тебе это не потому, что считаю себя какой-нибудь звездой или кем-то в этом роде, просто именно так ты видишь ситуацию». Эрнест давал отцу понять, что с ним нужно считаться, и прежде всего – как со взрослым человеком. В следующем году он докажет это.

Неудивительно, что он так любил свою теперешнюю жизнь. С дядей и тетей Эрнест прожил лишь несколько дней и затем переехал в «респектабельные» меблированные комнаты Грейс Хейнс на Варвик-бульваре, где жили еще несколько репортеров. Семья пересылала ему выпечку, которую (тревожный знак) пекла сама Грейс, а он отправлял домой в Оак-Парк белье для стирки, до тех пор, пока не придумал лучший план. Ему сложно было возвращаться в пансион ради обеда и ужина, предоставленных пансионом, поскольку он успевал только перехватить что-нибудь, и часто работал допоздна и пропускал ужин. Вскоре Эрнест переехал в квартиру Карла Эдгара на Агнес-стрит. Здесь мужчины делили большую спальню с удобными стульями и спальной верандой, за которую платили каждый по два с половиной доллара в неделю, и ели в ресторанах. Хемингуэй завел друзей среди своих коллег и товарищей Карла. Один приятель того времени вспоминал, как приезжал пить вино с Эрнестом и Карлом. Они засиделись допоздна и приятель, лежавший на полу, уже засыпал, но Эрнест настойчиво держался за бутылку с дешевым красным вином и читал вслух Роберта Браунинга.

Больше всего писем Эрнест написал Марселине, когда она училась на первом курсе в Оберлине на музыкальном факультете. Письма веселые и вульгарные, написанные малопонятным семейным жаргоном и тем странным языком, который Эрнест придумывал с друзьями в «эпистолах». Он подшучивает насчет мальчиков, она в ответ шлет ему шпильки о девушках. В феврале он решил сделать ее своей наперсницей в любовных делах и стал рассказывать

о маловероятных отношениях с кинозвездой, оказавшейся проездом в Канзас-Сити. «Я ужасно влюбился в Мэй Марш», – пишет Эрнест Марселине в постскриптуме к письму около 12 февраля 1918 года.

Эрнест встретился с Мэй, которая направлялась на Западное побережье, в двенадцатиэтажном отеле «Мюльбах», лучшем в Канзас-Сити. В «Мюльбахе» был шикарный пресс-центр, с пишущими машинками и телефонами, современная туалетная комната и мягкие кресла, где можно было побеседовать или подремать. Один раз Эрнест заснул в ванне после особенно тяжелого дня. Хотя одной из его обязанностей было интервьюирование всех знаменитостей, которых он встречал в вестибюле отеля, неизвестно, познакомился ли он с актрисой именно таким образом. Мэри Уэйн Марш [8] была довольно простой девушкой, из провинции. Она родилась в Нью-Мексико в 1894 году и была на пять лет старше Эрнеста – эта разница в возрасте станет постоянной чертой в его отношениях с женщинами – и тогда была на пике карьеры. Свою первую главную роль Мэй Марш сыграла в фильме 1910 года «Рамона» и продолжала сниматься в кино с головокружительной скоростью, что, в общем-то, было типичным для Нью-Йорка и Голливуда того времени. Самые заметные роли она исполнила в двух крупных киноэпопеях Д. В. Гриффита – «Рождение нации» (1915) и «Нетерпимость» (1916), которые Эрнест, по слухам, посмотрел. С трудом можно представить любовный роман между нахальным молодым репортером и настоящей кинозвездой, однако описание привлекательности Марш, сделанное критиком Полин Кил в статье 1968 года для «Нью-Йоркера», помогает объяснить, почему Эрнест мог посчитать ее более доступной, чем другие звезды экрана: «Она наша мечта, она не небесная красавица, как [Лилиан] Джиш, а земная красавица, и солнечный свет придает ее юности еще больше обворожительности. Она выглядит так, как будто может быть счастливой, чувственной, обыкновенной женщиной». И однако же недавно Марш заключила контракт с «Голдвин» и зарабатывала три тысячи долларов в неделю, что было почти немыслимо для Эрнеста.

8

Мэй Марш родилась 9 ноября 1894 года. Первая жена Эрнеста, Хэдли, родилась 9 ноября 1891 года.

Хотя отношения Эрнеста с Марш, скорее всего, так и не зашли дальше дружбы, в своем воображении он, видимо, полагал, что между ними роман, и так он и представлял все в письмах друзьям и семье. Дружба продолжится в следующие месяцы, и Эрнест увидит Марш снова, когда окажется в Нью-Йорке. Предыдущие биографы, в распоряжении которых не было некоторых писем Эрнеста, относились к эпизоду с Марш как к шутке, фантазии Эрнеста. Однако о недавно возникших отношениях Эрнест написал три письма Марселине, два письма отцу (и еще отправил ему телеграмму), одно письмо семье и одно – Дейлу Уилсону, другу из «Стар». Эта связь продлилась с 12 февраля до 19 мая – достаточно долго для затянувшейся шутки.

Вполне вероятно, что актриса остановилась в Канзас-Сити во время поездки по железной дороге в Голливуд и что Эрнест встретился с ней, когда находился при исполнении служебных обязанностей. Правда же в том, что писем от Марш Эрнесту не существует. Кроме того, несколько странно, что Хемингуэй, кажется, не испытывал к актрисе чувств и что нет никаких свидетельств, относящихся к концу их дружбы, – хотя, возможно, их отсутствие скорее означает, что Эрнест встречался и флиртовал с Марш, когда она проезжала через Канзас-Сити, и потом решил долго пересказывать фантазии о ней. Роман, если он на самом деле был, все так же окутан тайной.

По словам Эрнеста (возможно, только в его воображении), они почти сразу стали разговаривать о браке. Эрнест называл Мэй «будущей госпожой Хемингштайн», и, пока длился их роман, до тех самых пор, пока он не уехал за границу служить в «Скорой помощи» Американского Красного Креста, Эрнест упорно говорил о Мэй как о своей будущей супруге. Несомненно, на это повлияла царившая повсюду тогда спешка, всегда сопровождавшая любовные романы перед надвигающейся войной, когда брак становился очень реальным и, как правило, осуществляемым вариантом. В том же письме к сестре мы можем отметить еще одну особенность, характерную для таких романов: Эрнест говорит, что девушка будет «ждать» его. Когда он писал Марселине, Мэй (он называл ее Мэри) только что уехала на Восточное побережье на съемки фильма, в место под названием Вудс-Хол в Массачусетсе. Она писала ему дважды в неделю или даже чаще, рассказывал Эрнест, и на обратном пути в Голливуд снова должна была проехать через Канзас-Сити. Через три недели Эрнест пытался выяснить, видела ли Марселина со своим последним кавалером недавнего «Любимого предателя» с Мэй Марш (1918) и согласна ли его сестра, что «Мэри» просто «чудо».