Эровый роман. Книга вторая
Шрифт:
Я почему-то не считал минуты, которые затянулись. Каждую секунду я не мог поверить, что рядом со мной самый желанный цветок в мире. Сомнения в реальности происходящего прожигали меня насквозь. Мысли в голове не умещались. Было однозначно только то, что запах розового масла в этой комнате. Он снова рядом.
Мы долго были рядом друг с другом как чужие. Она меня боялась, дрожала как тепличный цветок, вынесенный из помещения в непогоду, скукоживаясь на глазах. А я, покрытый с головы до ног волнением, не мог сделать первый шаг, чтобы разрядить атмосферу. И тоже был в немом ожидании.
– Любимая… – все-таки произнес я сиплым голосом.
Ее
Надин отчетливо видела, как мое окаменевшее лицо медленно расплывается под чувством, вновь наполнившим тело. Она впитывала счастье, которое струилось между нами плотным потоком. Вуаль из невзгод падала. Вокруг ничего не существовало. Только я, она и моя любовь к ней. Музыка под названием любовь лилась в сердце рекой. Каждый в этих волнах страсти ждал что-то свое.
Застенчивые минуты сплетались в наши первые аккорды очередного витка отношений. Заждавшееся тело по нежным прикосновениям женщины отзывалось новой порцией волнения. И запах, которым эта роза наполнила комнату, сводил с ума. Кружил голову. В этом головокружении я пытался совладать с собой под ее обжигающим взглядом. Частое дыхание. Выстраданные вздохи и выдохи. Стук измученного сердца. Отсутствие слов. Разбросанная страсть вокруг. Покусанные губы от смятения, ведь казалось, что наша любовь давно отцвела, но сейчас, я снова ощущал раннюю весну в предвкушении распускания почек.
Я встал и вновь пригласил ее на танец. По нашей уже сложившейся традиции. Первые прикосновения. Нос, зарывшийся в ее белые локоны. И сумасшедший запах заветного розового масла. Холодные пальчики Надин в моих горячих ладонях. Губы, гуляющие в районе ее шеи. И больная любовь, кричащая фортиссимо навзрыд. Вновь. Да так, что глаза пронзает боль, и в искажении кривится ироничная ухмылка. Но это для меня. Это от нее скрыто. Потому что она тает в моих объятиях, не видя этого.
– Я так соскучился… – прошептал я сквозь застывшие слезы.
– И я… – томно ответила она, прижимаясь еще сильнее.
И это все, что мне нужно было знать, чтобы вновь отдаваться ей без остатка, не думая о завтрашнем дне.
Все дни напролет мы много разговаривали. Нам было что друг другу рассказать о том времени, пока мы были далеко. И несмотря на то, что она так крепко прижималась ко мне в первую встречу после долгой разлуки, все равно держалась на расстоянии. Боялась. Только я не понимал, чего именно. И спросить не мог. Тоже боялся.
Каждое утро начиналось почти одинаково. Надин садилась на диван, надвигая большой свободный свитер на поджатые к телу ноги, и сидела так вблизи камина, обхватив кружку с какао двумя ладонями. Она была такая милая в этом коричневом свитере вязки лапша и шерстяных гетрах, натянутых аж до колен.
Мы не включали телевизор. Я забыл про ноутбук и игру, в которой отсутствие на сутки почти равно плену на войне или смерти. Даже музыка была очень редким явлением и то на пару минут, пока очередная порция частых переглядываний глазами, улыбок и легких прикосновений не появлялась между нами. Ни намека днем на то, что мы давно состоим в сексуальной связи. Лишь ночью мы могли забыть об обидах и недосказанности, отдаваясь сполна этой страсти.
И снова начиналось утро, возвещая, что еще один день из отмеренной недели любви закончился. И безбрежный океан чувств, разливающийся
Очередным утром меня разбудила гроза своими артиллерийскими залпами. И я тотчас подскочил голый к оконной раме и замер от красоты осеннего утра. Непогода клубилась до одурения крикливо: густым плотным волшебным духом накрывало еще не проснувшееся утро. Края облаков дышали сладостной прохладой. Поблекшие листья сыпались с высоких крон деревьев, сорванные шальным ветром, и капали слезы с них по уже давно ушедшему лету. Вновь громыхала гроза, размазывая в мутном небе птичий помет. Шорохи музыки осени будили воображение по-особенному, когда зашелестела листва, расщедренная уже свирепым ветром перед бурей, когда ливень начинал падать на плечи леса, и когда где-то вдалеке какая-то птица выражала свое недовольство приближению осенней непогоды громким криком.
Я продолжал наблюдать, как лиственный ковер под сильным дождем отплясывает свои грустные танцы на земле. Осень начисто смывает остатки ярких красок, забытых летом. В этом ей помогает безжалостный гром и блюз дождя. Но деревья противятся приближению холодов и в сопротивлении качаются в разные стороны, не желая примерять другие наряды.
Стоя у окна, я не заметил, как сзади подошла Надин и обняла меня. Я вздрогнул.
– Ты чего голый стоишь?
– Гром. Ты слышишь?
– Да-а.
– Любимая, расскажи мне… – я повернулся к ней.
– Что рассказать? – глаза ее налились влагой.
– Как ты жила это время без меня?
Мы включили прикроватную лампу с тусклым светом и обнялись уже в кровати. Голые под пуховым одеялом, рассматривая бесконечные миллионные капли дождя за окном и яркие молнии. Я крепко прижимал Надин, оберегая ее от всех злых и холодных ветров осени, бушевавших за окном. Я не желал заветрить ни единого лепестка прекрасной розы, поправляя каждый раз сбившееся одеяло.
– А что рассказывать, Рустем? Все, как и раньше. Муж. Но ты ведь не это хочешь знать! Я права?
– Думаю, да. Ты правильно понимаешь. Я хочу знать…
– Ты хочешь знать, почему я т-тут? – она прервала меня дрожащим голосом.
– Да.
– Я запуталась. П-просто запуталась… – и она заплакала.
Надин плакала и не могла остановиться. Захлебываясь, пыталась что-то говорить. Рассказывать мне о той жизни, которую она не захотела оставить ради отношений со мной. Кажется, эти слезы были откуда-то из глубины души. Они катились из ее глаз бешенным потоком. Ливень начался теперь и в ее теле. Дождь из невыплаканных обид и боли за все дни, в которых она чувствовала себя несчастной. Через град слез она пыталась рассказывать, как потерялась в своих сомнениях и мечтах, как разрывалась на кусочки от несвершившейся в ее жизни любви, как пыталась понять, что чувствует, и что ее волнует… Надин говорила много о том, что ей все стало в тягость в ее серой жизни, и как боль в груди не унималась; что по ночам ей снился тот трепет, с которым к ней прикасался не муж, а я. Она плакалась в моих объятиях об ошибке, оставшись с ним. Говорила, как боялась себе признаться, что пропустила настоящую любовь. Много слов было о страхе, что я не прощу ей обид и той боли, которую она мне дала за любовь к ней, устроив из последнего свидания грязное мерзкое шоу. Она плакала и прижималась все ближе, пытаясь сквозь стук моего сердца и дыхание понять, верю ли я ей, хочу ли я еще раз впустить ее в свою жизнь, без страха вновь быть распятым.