Еще одна чашка кофе
Шрифт:
Ноябрь, первый снег, ты стоишь у дома, в котором прошло твое детство, и понимаешь, что никуда больше не уедешь.
Вот так она переехала — вернулась — в Петербург. Ни муж, ни сыновья на ее возвращении не настаивали. Муж вскоре женился, и они почти перестали общаться, а сыновья часто приезжали к Маше в Петербург — их связь по-прежнему была прочной.
Начать все в сорок лет сложно, но она смогла. Город отозвался, принял ее как родную. Наверное, срабатывала генетическая память, она шла по городу и знала, что вот здесь надо свернуть, что нужное ей место
Вскоре после переезда Маша, по просьбе своих московских друзей, провела экскурсию по городу для их знакомых, и в результате этим людям так понравилась ее экскурсия, что они в свою очередь порекомендовали Машу как отличного экскурсовода своим знакомым. И вскоре Маша с удивлением обнаружила, что ее услуги гида нужны многим людям. Она стала городским сталкером: придумывала нетривиальные маршруты, открывала людям этот удивительный город во всем его многообразии — с загадочной символикой домов (петербургские дома можно читать как книги), с модерновыми парадными с их неповторимым стилем «обшарпэ», с нескончаемыми лабиринтами питерских дворов (в этих Бермудах можно заблудиться, а можно, если знаешь маршрут, прошагать дворами пару кварталов и, зайдя в арку, похожую на загадочный портал в другое измерение, вынырнуть совсем на другой улице). И, конечно, она открывала этот город через адреса и людские судьбы: изучала его, как домовую книгу, как телефонный справочник, с исчезнувшими, переселившимися слишком далеко жильцами. Ей нравилось то, чем она занималась. Вместо отсроченного счастья и отложенной жизни, она выбирала жизнь «здесь и сейчас», пусть даже это было сопряжено с трудностями и одиночеством.
Иногда Маша приходила к своему дому на Фонтанке — постоять, посмотреть на окна. Ей очень хотелось как-нибудь зайти в парадную, позвонить в дверь Таниной квартиры, но она не решалась — стеснялась нарушить покой чужих людей (а, может, потревожить старые тени, которые, вероятно, еще ходят по этим комнатам, скрипят половицами).
Через год после своего переезда в Петербург, как-то в августе, она поехала в Павловск — побродить по родным местам. Больше всего Маша боялась, что все изменилось и что на месте Таниного дома она увидит сейчас современный коттедж и глухой, в десять метров забор с надписью «злая собака».
Пока шла по дороге к поселку, что только не передумала, готовясь к худшему; и вот, наконец, она увидела дом своего детства.
Новые хозяева перекрыли крышу, что-то перестроили, осовременили, но в целом дом был все тем же, узнаваемым, родным, и забор был не глухой, а открытый, так что Маша увидела сидящую на крылечке девочку лет семи, с книжкой в руках. Рядом с девочкой примостилась собака — не злая сторожевая, а небольшая — черная, кудлатенькая. Девчонка — взлохмаченные волосы, спущенная бретелька сарафана, разодранные коленки — читала свою книжку, и чему-то улыбалась. Но вот она заметила Машин взгляд — оторвалась от книжки и взглянула на незнакомку.
— Привет! — поздоровалась Маша.
Собака вскочила, подумывая не залаять ли, потом зевнула и улеглась.
— Как жизнь? — спросила Маша.
— Хорошо, — серьезно сказала девочка. — Лето же!
— А как
— Оля! — девочка погладила разомлевшую на солнце собаку.
— Ладно, Оля, я пойду. Приятно было познакомиться! — попрощалась Маша, и пошла вдоль забора.
— Подождите, — крикнула ей вслед Оля.
Маша остановилась.
Оля выскочила за калитку и протянула ей яблоко:
— Возьмите. Из нашего сада! У нас хорошие яблоки, сладкие!
— Да, у вас хорошие, — улыбнулась Маша, — я знаю. Спасибо, Оля!
Перед тем как вернуться в Петербург, она зашла в лес, где папа обычно собирал грибы. Вечерело, лето уже встречалось с осенью, солнечный ветер набирал силу, готовился к будущим листопадам. Где-то рядом куковала кукушка. Маша остановилась: кукушка, кукушка, сколько мне лет… А впрочем, нет, не надо, ничего спрашивать не буду. Не хочу знать. Все, что осталось — мое.
Иногда, впрочем, приходилось туго; случалось, что этот город своими свирепыми осенними ветрами выдувал из тебя надежду, человеческое тепло, закручивал в ледяную пружину, снова и снова проверяя на прочность: ну как, выдержишь? Маша, в отличие от своих туристов, представляющих Петербург этакой красивой картинкой из туристического буклета, неким идиллическим пространством с прекрасной архитектурой, корабликами и аттракционом белых ночей, знала, что этот город больше, сложнее любых наших представлений о нем.
В особенно «зябкие дни», в минуты самого сильного душевного ненастья, она вспоминала слова бабушки Тани, которые та ей однажды сказала.
Маше тогда было семь лет, она шла вдоль Фонтанки из школы и несла домой тяжелую ношу — свою первую двойку. Настроение из-за двойки, из-за ссоры с одноклассницей было серое, как тот ноябрьский день, и это мрачное небо, противный накрапывающий дождь, грязная речка (и почему Таня ее так любит?!) только усиливали ее хандру и смутную обиду на город, на себя саму, на весь мир. На мосту у дома Машу ждала бабушка. Увидев угрюмое — мрачнее не бывает — Машино лицо, Таня встревожилась; а после, узнав о причинах внучкиной печали, кивнула на хмурое небо над Фонтанкой:
— Маруся, вон там, за тучами, солнце! Ты его не видишь, потому что небо затянуто, но оно там есть, просто поверь, что это так.
Однажды, в один из промозглых осенних вечеров, когда в существование солнца за пеленой серого морока, мог бы поверить только самый неисправимый оптимист, Маша приметила на одной из улочек вблизи Фонтанки симпатичную кофейню и зашла выпить кофе.
Внутри было тепло и уютно, негромко наигрывал джаз, симпатичный парень за стойкой варил кофе.
Услышав ее просьбу сварить кофе на его вкус, бармен расцвел:
— Я знаю, что вам нужно!
Так она открыла для себя «Экипаж», кофе «Черный капитан», Лешу Белкина и его замечательную команду. И еще одной точкой — любимым местом — на твоей карте города стало больше.
В один из вечеров Леша Белкин подсел к ней за столик со своей чашкой «Капитана». Чашка к чашке — задушевный разговор.
Узнав о том, что она вернулась в Петербург, прожив долгое время в Москве, Леша всплеснул руками:
— Но это же история Ники! Ника, придумавшая «Экипаж», тоже когда-то сбежала из Москвы!