Еще одна чашка кофе
Шрифт:
— И ничего не ребенок! — выпалила Ольга. — Мне вон Коля Свешников предложил за него замуж выйти!
Сергей нахмурился:
— А ты что на это ответила?
— А я пока думаю, — лукаво улыбнулась Ольга.
— Нелегко с тобой, Леля, — вздохнул Сергей, — тебе словно нравится меня поддразнивать, нравится притворятся a femme fatale. И вот ты играешь эту роль, выжигаешь вокруг себя все, как тайгу, но это ты ведь нарочно придумываешь. Это так глупо, Леля. Ведь настоящая ты не такая, на самом деле ты хорошая.
Ольга разозлилась — разъяренной кошкой спрыгнула со скамейки.
—
Он легко согласился:
— Ну и дурак. Не обижайся, Леля.
Но она обиделась.
— Я за Колю замуж выйду! — влепила Ольга Сергею как пощечину.
Сергей побледнел:
— А зачем ты это мне сейчас говоришь? Скажи, что ты шутишь!
Леля молчала, только нервно туфелькой постукивала по траве.
— Я пойду, Леля, — сказал Сергей. — Но если я сейчас уйду, я уже никогда не вернусь.
— Ну и иди, — в запале крикнула Ольга. — Да хоть навсегда.
Сергей повернулся и пошел прочь.
Она смотрела ему вслед, подавляя в себе желание крикнуть, остановить. Луг огромный, кажется, никогда не кончится; Сергей шел, шел и наконец пропал из вида.
Неделю она ждала, что он приедет в Павловск и они, как бывало не раз, опять помирятся.
Через три недели Ольга поняла — а ведь этот гордец и впрямь не придет! И разозлилась — до краев наполнилась обидой, ревностью и самодурством.
А тут рядом Коля — влюбленные глаза, заверения в любви до гроба, вздыхает, улыбается, да хоть сейчас ему свистни — побежит как собачка Нелли.
И в один из приездов Николая Ольга выпалила:
— Коля, так что — женишься на мне?
Николай замер, улыбка сползла с лица — боялся поверить.
Сказал просто:
— Женюсь.
И от растерянности добавил:
— Когда?
— Что же медлить, раз ты готов. Давай завтра. Вот я приеду в город и обвенчаемся. А на день рождения Ксюты всем и объявим.
А вот тебе, Сережа, нож в сердце.
Отцвели яблони, сбросили снег вишни, на нелепой скамеечке теперь, видно, сидят другие влюбленные, а Леля Ларичева, просидев полночи с печальной Ксютой на крылечке, в это раннее июльское утро горюет, понимая, сколько бедовых дел наворотила она на свою глупую головушку. А впереди еще половина лета и целая жизнь, которую надо как-то прожить.
Лето убежало, скрылось за поворотом — его никогда не догнать.
В августе Ксения часто сидела в саду, смотрела как падают ранетки, как тихо отцветают цветы. Дачная жизнь угасала, заканчивалась.
К концу лета к Ларичевым перестали приезжать гости — в городе, говорят, было неспокойно (до дачной ли теперь вольницы с пирогами и чаем?). И Ольга теперь не приезжала в Павловск. Ксюта знала, что она с Николаем живет где-то в городе на съемной квартире. Ну а в сентябре и Ларичевы засобирались в Петроград. Пора было возвращаться.
Чашки, книжки, альбомы, банки с вареньем — с утра до вечера круговерть, сборы, дом вверх дном; и не забыть забрать с собой в город лохматую собачонку Нелли.
Перед самым отъездом вышли на крыльцо, постояли.
— Что ж, бог даст, приедем сюда следующим летом, — вздохнула мать.
Отец
Сложились и поехали.
КНИГА 2. ЧАСТЬ 1. ГЛАВА 3
ГЛАВА 3
БОГ СОХРАНЯЕТ ВСЕ
Санкт-Петербург. Кофейня «Экипаж»
Наши дни
В этот рождественский сочельник из-за обрушившегося на город снега на небе не было видно звезд, но три женщины, сидевшие в кофейне за столиком, знали, что та главная — Рождественская звезда — уже появилась. Горели, отражаясь в окнах, подсвечивая дорогу одиноким прохожим на ночной улице, свечи. В центре столика стояло блюдо с кутьей; согласно старой традиции его нельзя было убирать до утра (вдруг кто-то из преодолевших рубеж земного и вечного, заблудившись во временах и метели, заглянет этой ночью к нашим героиням на огонек — на угощения да воспоминания? Или просто тихо посмотрит в окно, послушает земные разговоры и порадуется тому, что — Бог сохраняет все! — и его помнят на этой земле).
Янтарный узвар поблескивал в стаканах, на королевском блюде из тончайшего, разрисованного дивными птицами фарфоре сочился волшебной сладостью пирог «Двенадцатой ночи». Теона уже раскладывала его по тарелкам; отдавали терпкостью вишни, чуть горчил ром, в воздухе пахло пряностями и гвоздикой, этим странным цветком мертвых. Теона чуть приоткрыла окно — аромат мороза и свежести ворвался в кофейню, смешиваясь с гвоздичным. Мария с Линой мгновенно узнали этот запах, так хорошо знакомый каждому, хоронившему близких какой-нибудь морозной зимой; когда на сотни километров белой скорбью простирается снег, когда кажется, что впереди у тебя только долгая-долгая зима, когда воздух пахнет раскрывшимися в это утро, чуть застывшими на морозе и обреченными погибнуть на этом снегу гвоздиками; и когда ты знаешь, сколько красоты и печали в этих красных цветах на свежем холмике, уже чуть припорошенном белым снежком.
И вот — чу! — чуть задрожали свечи, приотворилась дверь в кофейню, и легчайшая, никем не замеченная тень, не побеспокоив, не испугав присутствующих, промелькнула в старом серебряном зеркале, лежащем на столе.
Теона пригласила к праздничному столу еще одну, заблудившуюся в веках гостью. Картина старого голландского мастера, которую Теона сегодня забрала у Павла, источала свет ярче многих свечей и освещала кофейню. Незнакомка на полотне стояла у окна, вглядываясь в нечто, видимое только ей.
Лина, как завороженная, смотрела на полотно — в этой картине была неизъяснимая прелесть, печаль и тайна.
— Откуда она взялась? — спросила Лина.
Петроград
Осень 1917 года
Этой красной осенью революционный Петроград был полон грозовыми всполохами — уже разгорались пожары будущих катастроф, сам воздух был наэлектризован и пронизан предчувствиями. Однако Ольгу больше всего волновали ее сердечные дела, а все происходящие политические события интересовали ее с точки зрения того, не могут ли они навредить Сергею.