Еще одна чашка кофе
Шрифт:
Ольга подошла к окну; в этот новогодний вечер снег шел такой густой метелью, что в белой пелене терялась и Фонтанка, и мост против дома.
— Я люблю Сергея с того первого вечера, как его увидела, — она вздохнула. — Почему он — не знаю. Ну а кого еще можно любить, если Сережа — лучший на свете? Умный, тонкий, благородный. Если он — заплутавший в веках рыцарь!
Ксения обняла сестру:
— Так зачем же ты все портишь? Зачем ссоришься с ним?
— Cама не пойму. Когда я с ним, меня часто захлестывает такая невозможная
— Не очень, — призналась Ксения.
— Я ненормальная, да? Мне иногда хочется все разрушить, — Ольга покрутила тяжелый завиток волос: — Потому что я плохая и ничьей любви не стою!
— Глупости! Ты очень хорошая, Олечка. Ты, может быть, самая добрая из всех, кого я знаю. Ну… когда ты не с Сергеем. Я же помню, как ты отстояла вдову дворника с детьми, когда их выгонял домовладелец, и добилась, чтобы им разрешили остаться в квартире! Как ты дежурила в госпитале у раненых, как ты всегда раздаешь деньги. А еще ты очень храбрая! Ты никогда ничего не боишься. Что ты, Оленька, как же тебя не любить! И Сергей, конечно же, тебя любит.
— Понимаешь, Ксюта, мы с Сережей не сможем быть вместе. Его отец никогда не согласится на наш брак, потому что сочтет меня досадным мезальянсом.
— Так Сергей, наверное, и спрашивать отца не будет? — пожала плечами Ксения.
— Думаю, что не будет! — Ольга лукаво улыбнулась, и на ее лице вспыхнул тот самый, так украшавший ее румянец.
— А как же Коля? — не удержалась Ксения.
— А что Коля? Он хороший, славный. Идеалист, мечтающий осчастливить человечество. Кстати, Сережа его идеи разделяет, правда, методы, которыми они хотят добиться этого счастья для всех — нет.
— Олечка, но ты же морочишь Коле голову!
— А ты за него не переживай! — убежденно сказала Ольга. — Коля сильнее нас всех вместе взятых! Он, если хочешь знать, вообще сделан из стали. И потом Колю, кроме революции, ничего не интересует. Это он просто вбил себе в голову, что любит меня. Но он никого не любит, кроме своих идей.
Ольга взяла из альбома бумажного ангела и повесила его на елку.
— Ах, Ксюта, так хочется быть счастливой! Этот год будет прекрасным, вот увидишь!
КНИГА 2. ЧАСТЬ 1. ГЛАВА 2
ГЛАВА 2
СЕСТРЫ
Павловск
Июль, 1917 год
Лед, на котором сестры Ларичевы коньками выписывали серебряные узоры, давно растаял, отшумела весна, зазеленело лето. И вот уже младшая дочь Ларичевых, Ксения, готовилась отметить свой день рождения.
День рождения Ксюты Ларичевы всегда отмечали под Петербургом — на любимой даче в Павловске, где семья обычно проводила все лето.
Летняя вольница с мая по октябрь: книги, пироги, долгие чаепития и разговоры на веранде, запах цветов из маминого сада —
Лето бежало по зеленым холмам, запускало голубые ленты рек, радовало, словно напоследок, теплом и солнцем. Прогулки в Павловском парке, Олины рисунки и альбомы, звуки детского, чуть расстроенного пианино Ксюты, девичьи мечты, вечерние разговоры на остывающей от солнца веранде; казалось, лету не будет конца, и этот раскаленный «полдень мира» случился теперь навсегда, и это так хорошо, и другого не надо.
К дому Ларичевых приблудилась бездомная черная собачка — невзрачная, в смешных кудельках. Ольга пригрела ее, назвала Нелли, повязала ей голубой бант и научила служить.
Играли с собакой, читали стихи, качались в гамаке, варили варенье, принимали гостей.
Как только Ларичевы перебрались за город, и к родителям, и к барышням из Петрограда потянулись гости. Николай с Сергеем, конечно, приезжали чаще всех. Правда, в начале июля Ольга опять умудрилась рассориться с Сергеем, и тот перестал приезжать в Павловск.
Размолвку с Сергеем Ольга переживала, говорила Ксении, что на сей раз она рассорилась с ним окончательно. «Вот уж теперь-то вдребезги! На сотню осколочков!» И все-таки Ольга ждала, что Сергей приедет мириться, и подолгу просиживала на веранде, поглядывая на калитку, прислушиваясь к шорохам. Но Сергей все не ехал.
Как-то увидев глаза сестры, такие нечастные и бедовые, Ксения испугалась: «Олечка, ты только глупостей никаких не делай, ладно?!» Но Ольга каких-то отчаянных глупостей не делала, разве что повадилась курить да иногда потягивала отцовскую брусничную настойку.
Глядя на старшую дочь, Софья Петровна вздыхала: «И за что нам это?!» А зеленоглазое, непутевое «это» — с косой и в белом платье, изнывало в гамаке с книжкой юной поэтессы Цветаевой.
Вложив в свой хрипловатый голос невообразимую, чуть театральную (ох, Оля, вам бы в актрисы податься!) печаль и манерность, Ольга читала вслух кудлатой Нелли стихотворение про растаявший каток:
Душе весеннего не надо
И жалко зимнего до слез.
…Душе капризной странно дорог
Как сон растаявший каток.
И Нелли, внимая голосу хозяйки, крутила умной черной мордой, а мама качала головой: «Ах, Оля, сама себя накручиваешь! Да что же у тебя вечно все не ладится!»
На самой макушке лета — серединке июля— отмечали день рождения Ксюты. Ольга накануне уехала в Петроград, чтобы повидаться с подругой Татой, а Ксения с Софьей Петровной готовились к вечернему торжеству.
Софья Петровна накрывала стол на веранде, выставляла кружевные пироги, вишневую наливку в графине (сердилась: «это Леля так ополовинила бутыль?!»), хрустящие грузди, спелую малину, крынку с молоком. Ксения помогала накрывать на стол, но то и дело поглядывала в сторону калитки — не приедет ли сегодня Николай? Он тоже давно не показывался у Ларичевых.