Еще одна из рода Болейн (Другая Болейн)
Шрифт:
— Ну не отрубит же он им головы… — рассудительно начала я. — Послушай, Уильям, один из них самый уважаемый служитель церкви во всей стране, а другой был лорд-канцлером. Не осмелится он их казнить.
— Если он осмелится обвинить их в измене, никому из нас не уцелеть.
— Почему? — Я заметила, что, как и он, говорю шепотом.
— Потому что ему теперь ясно, Папа своих слуг не защищает, англичане против тирании не восстают. Будь человек трижды знаменит, будь у него все связи на свете — его все равно можно арестовать по новому закону, который сочинил король. Сколько еще времени королеве
Я вырвала руки.
— Даже слушать тебя не хочу. Собственной тени пугаешься. Мой дедушка Говард сидел в Тауэре за измену и вышел оттуда с улыбкой. Генрих никогда не казнит Томаса Мора, он его слишком любит. Может, они сейчас и в ссоре, но Мор всегда был его лучшим другом.
— Помнишь своего дядюшку Бекингема?
— Это другое дело, тот действительно был виноват.
Муж отпустил меня, опять повернулся к реке.
— Посмотрим. Молись, чтобы ты оказалась права, а я ошибался.
Бог не услышал наших молитв. Генрих решился на такое, что мне и в страшном сне привидеться не могло. Отдал епископа Фишера и сэра Томаса Мора под суд за то, что они свидетельствовали в пользу истинности его брака с королевой Екатериной. Теперь на кону их жизни — если не признают, что он, Генрих, — глава церкви, английский Папа. И эти двое — совесть не запятнана — самые уважаемые люди в стране, взошли на эшафот, положили головы на плахи, будто они — самые последние предатели.
В эти дни при дворе царила необычная тишина, два ужасных дня в июне, когда казнили сначала Фишера, а потом и Мора. Каждому казалось — опасность теперь таится прямо за поворотом. Если можно отправить на эшафот епископа Фишера, если можно обезглавить Томаса Мора, кому в Англии нечего опасаться?
Нам с Георгом уже не терпелось услышать, что дитя шевелится у Анны в утробе, что уже можно сказать королю — она в положении. Но и к середине июля не было никаких знаков.
— Может, ты ошиблась в расчетах? — спросила я.
— Скажешь тоже, — резко возразила она, — я только и делаю, что дни считаю.
— Или движения очень слабые, ты их не чувствуешь?
— Сама подумай, у тебя по этой части опыт богатый, всегда с приплодом. Может такое быть?
— Не знаю, право.
— Нет, знаешь прекрасно. — Хорошенький ротик крепко сжат, губы ниточкой. — Мы обе знаем. Знаем, что случилось. Ребенок умер. Уже пятый месяц, а я не поправилась нисколько с тех пор, как шел третий. Он там мертвый.
— Позвать к тебе врача? — Я в ужасе не сводила глаз с сестры.
Она замахала руками.
— Да уж скорее дьявола из преисподней! Если Генрих узнает, что у меня в утробе умерло дитя, он ко мне больше на пушечный выстрел не подойдет.
— А вдруг ты заболеешь от этого? — забеспокоилась я.
Она рассмеялась, коротким злым смешком.
— Что так, что этак — все равно умирать. Если кто прознает, что я уже второй раз не донашиваю, мне не уцелеть, от меня тут же избавятся. Что мне теперь делать?
— Я сама пойду к повитухе и спрошу, как от этого избавиться.
— Главное, чтоб не догадалась, что речь идет обо мне, — последовал быстрый ответ. — Стоит только пройти шепотку — и я погибла.
— Знаю, — бросила я угрюмо. — Мне Георг поможет.
После
— Жди здесь, — приказал брат лодочнику, и мы принялись карабкаться по скользким, мокрым ступеням.
Поддерживая меня под локоть, Георг шагал по замусоренной булыжной мостовой к маленькому домику на углу. Постучал, а когда дверь бесшумно отворилась, остался на улице — дальше мне идти одной. Я помедлила на пороге, вглядываясь в темноту.
— Иди, — подтолкнул меня брат, резкое движение дало понять — он сегодня шутить не настроен. — Иди. Ей и впрямь это нужно.
Я кивнула и вошла внутрь. Маленькая комнатка, прокопченная дымом от еле тлеющего в очаге выловленного в реке сырого дерева. Простой деревянный стол, пара стульев. У стола сидит старуха, спина сгорбленная, волосы седые, мудрое, морщинистое лицо, синие, совсем не потускневшие, все на свете повидавшие глаза. Усмехнулась, обнажая полный рот почерневших зубов.
— Придворная дама. — Оглядела мой плащ, угадав под ним роскошное платье.
Я положила на стол серебряную монету:
— Это за молчанье.
Старая ведьма хихикнула:
— Какая от меня польза, если я буду молчать.
— Мне нужна твоя помощь.
— Хочешь приворотного зелья? Или избавиться от кого? — Старуха снова усмехнулась, хитрые глазки будто видели меня насквозь.
— Ни то ни другое.
— Кое-что в утробе завелось?
Я резким движением села на стул, у старухи все просто — любовь, смерть, дети.
— Не у меня, у подруги.
— Так все говорят, — усмехнулась она.
— Она в тягости, теперь уже пятый месяц, а дитя не растет и не шевелится.
— И что она думает? — куда более заинтересованно спросила старая знахарка.
— Наверно, умерло дитя.
— Она сама набирает вес?
— Нет. Не полнее, чем два месяца назад.
— По утрам не тошнит, груди не болят?
— Больше нет.
Она покивала головой.
— Кровит?
— Нет.
— Похоже, и впрямь умер младенчик. Проводи меня к ней, мне надо самой убедиться.
— Невозможно. Ее слишком хорошо охраняют.
— Ты не поверишь, в какие дома я пробиралась, — хихикнула она.
— Ее тебе не увидеть.
— Тогда придется рискнуть. Я тебе дам настой. От него будет ужасно тошнить, а потом ребеночек выйдет наружу.
Я кивнула, но она жестом остановила меня.
— А что, если она ошибается? Вдруг ребеночек еще жив? Просто отдыхает? Тихий такой?
Я недоуменно глядела на нее.
— Тогда ты его убьешь. Ты будешь убийцей, и она, да и я тоже. Выдюжишь?